Некоторые из перемен были прежде всего социальными, как, например, отмена рабства, эмансипация женщин и ограничение полигамии, а также предоставление, в принципе, равных юридических прав немусульманам. Другие важнейшие изменения затронули саму инфраструктуру общества, введя уличное освещение и другие муниципальные услуги, газ и электричество, сеть современных сухопутных, морских и воздушных коммуникаций и все разрастающуюся систему фабричного производства. Все это способствовало дальнейшему включению исламского мира в мировую экономику, созданную Европой, где Европа долгое время доминировала, а также породила внутри исламского общества весьма опасную напряженность, которая стала более зримой и слышной, когда телевидение принесло картинку и звучание нововведений и неравенства в самые отдаленные уголки и в самые нижние слои социальной пирамиды.
Долгое время идеологические движения за перемены, будь то через реформы или через революцию против собственных или иноземных угнетателей, в основном несли из Европы возвращающиеся оттуда студенты, дипломаты и, по мере осуществления перемен, изгнанники. В XIX веке из Западной Европы пришли важнейшие идеи патриотизма и либерализма: чувство единения со своей страной и либеральное стремление к более свободному и открытому обществу. В XX столетии, с дроблением патриотических самоидентификаций и неудачей либеральных экспериментов, были найдены, на этот раз в Центральной и Восточной Европе, новые идеологии: в 1930-х — начале 1940-х годов — фашизм, в 1950–1980-х — коммунизм. Кроме того, постоянно наблюдался подъем этнического национализма.
Однако не все оппозиционные движения были вдохновлены европейским опытом и выражены в европейских терминах. Некоторые мусульмане выступали против иностранного владычества и внутренних перемен не ради своего народа, страны или класса, а во имя веры, и видели истинную опасность в утрате исламских ценностей, а истинного врага, скорее внутреннего, чем внешнего, — в том, кто намеревался заменить исламские законы и обязательства другими, берущими начало в светских источниках, то есть как они это подавали, в религии неверных. Среди подобных движений в защиту и за возрождение ислама были ваххабитское восстание против Османской империи на рубеже XVIII–XIX веков, сопротивление почитателей Ахмада Брелви британцам в Северной Индии (1826–1831), Шамиля — русским в Дагестане (1830–1859), Абд ал-Кадира — французам в Алжире (1832–1847), панисламское движение — против европейских государств в конце XIX — начале XX века, сопротивление басмачей и других исламских повстанцев — советской власти в 1920-е годы, короткий взлет радикальных исламских движений — в арабских странах и Иране в конце 1940-х — начале 1950-х годов. Все эти движения были подавлены, а их вожди либо убиты, либо обезврежены. Впервые добиться успеха, захватить и удержать власть сумела исламская революция 1979 года в Иране, и этот успех отозвался во всем исламском мире.
Легко понять ярость традиционного мусульманина, оказавшегося лицом к лицу с современным миром. Воспитанный в религиозной культуре, где правота изначально отождествлялась с господством, он видел, что господство в мире перешло к Западу, господство в его собственной стране — к незваным иноземным гостям с их чуждыми повадками и вестернизированными протеже, господство в его собственном доме — к эмансипированным женщинам и непокорным детям. Воспитанный в сложной, но действенной системе социальных связей и обязанностей, он видел, как эти связи, определяемые верой и родством, обзывают сектантством и кумовством, а обязанностями со смехом пренебрегают в пользу капиталистического накопления или социалистических экспроприаций. Ему, разоренному реальными экономическими и демографическими проблемами, усугубленными злоупотреблениями и плохим управлением, ныне вездесущие средства массовой информации неотступно твердили о пропасти между богатыми и бедными, которая между тем стала шире и заметнее, чем когда-либо в истории. Он не мог не заметить, что образ жизни богатых тиранов — их дома, одежда, поведение, пища, развлечения — скопирован, по крайней мере внешне, с западного. Западные люди могут думать, а иногда даже осмеливаются заявлять вслух, что все эти сходства суть не более чем видимость, а лежащая в их основе реальность, хотя и перестала быть в каком бы то ни было смысле исламской, не стала европейской. Вряд ли можно ожидать от традиционных мусульман, которым до сих пор не представлялось особых возможностей наблюдать европейские реалии, понимания столь тонких различий, и неудивительно, что многие из них обрели в идее возрожденного ислама новую самоидентификацию и достоинство, а также идеологию для критики старых и выработки новых принципов государственного устройства.
Движение, вдохновленное харизматическим лидерством Хомейни и ведомое иранскими муллами, было самым эффективным из этих исламских движений (если не в достижении окончательных целей, то уж во всяком случае по части мобилизации поддержки), но далеко не единственным. Практически в каждой исламской стране и среди мусульманских меньшинств по всему миру существовали мощные и пламенные движения за исламское возрождение. Некоторые из них финансировались и направлялись правительством как инструмент государственной политики; другие — в том числе и из числа наиболее влиятельных — возникли снизу и черпали силу в массах простого люда. Но всеми ими двигали одни и те же чувства отвращения к Западу, неприятия новых механизмов общественной и личной жизни, вдохновленных Западом, пришедших с Запада или скопированных с западных образцов, и всех их влекло одно и то же видение восстановленного и возродившегося ислама, посредством которого Божественный закон и те, кто его поддерживает, одолеют всех врагов.
Победы Кемаля и затем кемализма были в каком-то смысле парадоксом, в котором первая решительная победа над европейской державой и брошенный Европе вызов соединились с решительными шагами к окончательному принятию европейской цивилизации. Мусульманский радикализм сегодня представляет собой в чем-то сходный парадокс: отрицание и отторжение европейской и — шире — западной цивилизации в сочетании с новой масштабной миграцией мусульман в Европу, а также в Америку.
Формирующееся в результате исламское настоящее отражает принципиальное изменение социальных установок и поведения, не имеющее аналогов в исламском прошлом. Мусульманские законы и традиции уделяют большое внимание такой правовой ситуации, как нахождение немусульман под властью мусульман, что неудивительно. В первые века исламской истории, когда были собраны и записаны мусульманские традиции и заложены основные принципы мусульманского права, границы мусульманского государства почти постоянно расширялись и включали все большее количество немусульман. Напротив, мусульманские территории практически не захватывались немусульманскими завоевателями и, за исключением редких тактических отступлений от византийской границы, обычно не слишком масштабных и недолгих, уступка мусульманской земли противнику была на протяжении столетий неведомой и оттого невообразимой. Только в XI веке реконкиста в Европе, вторжения христианских народов Кавказа на Ближний Восток, нашествия крестоносцев и, позже, язычников-монголов создали совершенно новую ситуацию, но к тому времени основные нормы шариата были уже давным-давно установлены.
Первоначально рассматривавшие проблему правоведы явно исходили из посылки, что жить под властью немусульман мусульманину нежелательно (а по мнению некоторых авторитетов — даже воспрещено), и только суровая необходимость может вынудить его на такое решиться. До новейшего времени все обсуждение положения мусульман под властью немусульман сводилось к двум ситуациям: практическим нуждам мусульманина, находящегося с краткосрочным или продолжительным визитом в стране неверных и горькой доле мусульманской общины, завоеванной неверными. Никому из классических правоведов, по-видимому, не приходило в голову, что мусульмане по собственной воле во множестве отправятся жить под властью немусульманских правительств, предав себя и свои семьи действию немусульманских законов, и будут отдавать своих детей в немусульманские школы. Именно это, однако же, и произошло. В такой ситуации оказались ныне буквально в каждой стране Западной Европы многие миллионы мусульман из Северной Африки, с Ближнего Воcтока, из Южной и Юго-Восточной Азии и других мест. Особые проблемы ислама без власти, без законов, определяющих статус индивида, без раздельного обучения, особенно для девочек, ощущаются тем острее, что огромное большинство иммигрантов — выходцы из наиболее приверженных традициям общественных классов и географических областей своих родных стран, и потому многие из них искренне считают своим богоданным правом и в новом доме, как когда-то в старом, определять, что хорошо и что плохо.
