– Где дед?!

– Не знаю, – отозвался КЗ. – С утра ушел. Сказал – приятеля проведать.

Мужик несколько мгновений тупо смотрел на КЗ, видимо усваивая информацию, потом вдруг рухнул на землю и заплакал. У КЗ челюсть отвисла. Наконец мужик сел на земле и, размазывая слезы жилистым, загорелым кулаком, забормотал:

– Помрет ведь, убей бог помрет… Черт бы побрал этого американца… Что же я директору скажу… О Господи!

– Погоди, мужик, кто помрет-то?

– А-а… – Мужик обреченно махнул рукой, но потом, видимо, решил, что с овцы хоть шерсти клок, можно хоть выговориться, и объяснил: – Парень у нас, норвежец, из какой-то «Беллуны». Скромный такой, тихий, все природу изучал, птиц там, зверей… И черт его дернул на Лебяжье болото пойти, и ведь не сказал никому… – Мужик опять всхлипнул. – Уж больно хороший парень. – Утерся рукавом и продолжал: – Так вот, не сказал никому, а я сегодня туда на тетеревов американца повел с этой девахой-переводчицей. Еще та стерва. Еврейка, а по-нашему шпарит… – Мужик слегка отвлекся от своих бед, переполненный возмущением, но все же перешел к главному: – Он этого американца заснять хотел, что ли, подполз поближе, а тот возьми да и шарахни по кустам из обоих стволов. И в живот. – Он опять всхлипнул. – Помирает парень. А эта стерва: «Вы должны иметь радио, вы должны немедленно вызвать вертолет», а я уж забыл, когда нам зарплату-то вовремя давали, а она вертолет…

– А что, машину поймать нельзя?

Мужик изумленно уставился на КЗ:

– Ты че, парень? Да здесь до ближнего проселка верст сорок с гаком. Тут, кроме дедовой избы, никакого жилья отродясь не было. Он ведь до пенсии лесником был, с той поры и живет здесь. Ежели б не знахарил помаленьку, никто б совсем к нему и не захаживал.

КЗ поднялся:

– Пошли.

– Куда? – не понял мужик.

– Посмотрим на твоего раненого.

– Так ты вроде как его ученик, стало быть, – обрадовался мужик.

– Да нет пока, – сказал КЗ, – просто в армии пришлось на всякие раны насмотреться. Нас куда только не совали, одно слово – ВВ, веселые войска.

Раненый лежал на полянке, возле него хлопотала ядреная, крепко сбитая, рыжая девица, обтирая ему губы и лоб мокрой тряпкой. А у края полянки стоял, насупившись, мужчина средних лет с холеным лицом и дорогим ружьем на согнутой руке.

КЗ опустился на колени рядом с раненым, девица окинула его недоверчивым взглядом и фыркнула:

– Дед-то у вас молодой…

КЗ метнул на нее сердитый взгляд и только собрался сказать что-нибудь едкое, как с края поляны раздался голос деда Изи:

– Ум да уменье от годов не зависят. Можно до старости дожить, а все одно дураком быть.

Девица резко повернулась на голос и скривила губы, готовясь ответить, но вдруг уставилась на что-то, разинув рот. КЗ проследил за ее взглядом и присвистнул. А он-то считал, что уже готов ко всему. Рядом с дедом стоял чудовищных размеров бурый медведь. Послышался скрежет металла. Все повернулись на звук. Американец с побелевшим лицом пытался воткнуть в ствол ружья патрон с картечью. Медведь сделал два шага и совсем по-человечьи уселся на свой широченный зад в полушаге от американца. Тот оцепенел. Несколько секунд продолжалась немая сцена. Потом дед Изя, не обращая внимания на замершего американца, подошел к раненому. КЗ, с трудом оторвав взгляд от медведя, уставился на деда. Тот, осмотрев раненого, поднялся с колен и, повернувшись к егерю, спросил:

– Как же вы так?

Мужик замялся.

– Ладно, – дед махнул рукой, – давай вперед, пока мы парня принесем, согреешь воды.

– Да я… – начал было егерь, но передумал и вскочил в седло.

Дед Изя обернулся к американцу. Тот преодолел страх и, протянув руку к медведю, погладил его по грязноватому меху на груди, медведь дружелюбно оскалился и побрел за кусты, дед одобрительно улыбнулся и негромко спросил:

– Добрый человек, зовут-то тебя как?

Девица набрала в грудь воздуха, собираясь переводить, но дед жестом ее остановил. Американец непонимающе посмотрел на нее и неуверенно сказал:

– Phill… э-э-э… Phill Snourt.

– Вот и ладушки. – Дед указал на раненого: – Берите-ка с Иваном парня и несите за мной.

И, не дожидаясь ответа, дед Изя двинулся в лес. Девица растерянно перевела взгляд с деда на американца, а тот, подойдя к КЗ, показал сцепленные руки.

Через полчаса они впятером, вместе с Конрадом и егерем, сидели на лавочке у колодца и ждали результатов дедова врачевания, а девица щебетала:

– Ничего не понимаю. Как он вашего деда-то понял, он же по-русски ни слова… А все, что дед сказал, сделал. Не понимаю…

А еще через два часа дед появился на крылечке и, утирая пот полотняной тряпкой, сказал:

– Жив будет.

Егерь шумно выдохнул, а дед, помолчав, добавил:

– С недельку у меня полежит.

Егерь вскочил и, посмотрев на американца, собрался что-то сказать, но тот сам заговорил, обращаясь к деду Изе и сердито оборвав взглядом девицу, которая начала переводить. Дед выслушал и сказал:

– Ну что ж, в тесноте – не в обиде, оставайся, – и ушел в избу.

Американец довольно вздохнул. А девица расстроенно повернулась к КЗ:

– Вот видишь!

Егерь растерянно заговорил:

– Это как же, это что ж, а как же палатка, а снаряжение, а ну как украдут? С меня ж директор шкуру спустит. Это ж каких денег стоит.

– Вот езжай и стереги, а завтра упакуешь и сюда привезешь, – прервал его излияния КЗ.

Когда дед Изя снова появился на пороге, егерь уже сидел в седле. Он подобрал поводья и, ни к кому особо не обращаясь, сказал:

– Ну бывай, завтра к полудню все имущество приволоку. Ночью переспите, а завтра с двумя-то палатками куда как просторней будет. – И, уже поворотив коня, удивленно заметил: – Вот ведь оно как бывает, со всех сторон света собрались, девка с юга, парень с севера, американец этот вообще из Кореи. По жизни и встретиться бы не должны, а вишь как оно… – и дал коню шенкеля.

Дед Изя какое-то время расширившимися глазами смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на КЗ. А тот вдруг отчетливо вспомнил слова Сыча, произнесенные в потайной пещерке несколько дней назад:

«И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.

И родится „слепой“, коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.

И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.

И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед».

Ужин начался при полном молчании. Дед Изя сервировал стол сам. Как будто готовился к какому-то священнодействию.

В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу.

Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное.

Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки:

– Садитесь, дети.

Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал:

– Gold.

Все воззрились на «состояние», лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. «Сыч идет», – подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву.