— Там, — она указала на дверцу люка, — откройте и вытаскивайте…
— В люке аккумуляторы, — предупредил летчик. — Радиолампы отдельно…
Поднесли Тенгиза.
Партизаны облепили самолет и помогли Наташе устроить раненого на сиденье в полулежачем положении. Он тяжело и порывисто дышал и вдруг со стоном прохрипел:
— Дэда… дэда…
— Гляди, деда зовет, — с ноткой жалости и сострадания заметил кто-то.
Наташа отозвалась:
— Дэда — по-грузински мать. Ее он зовет…
— Сердешный! — сочувственно отозвался тот же голос. — Сколько лет ни проживи, а мать в беде всегда позовешь…
Наташа перегнулась через край кабины:
— Дядя, мы готовы…
— Ну, бывай счастлива…
— Прощайте! — Она крепко пожала руку командиру отряда. — Кажется, обошлось благополучно. Спасибо за все!
Летчик повернулся к Дяде:
— Там небольшая картонная коробочка… Не потеряйте в суматохе — в ней ордена. Награждены все представленные вами…
— Иголки не потеряем! Спасибо! — заверил Дядя. — Постараемся в долгу не остаться! Завтра у нас праздник!.. Так приятно говорить: «По поручению правительства!» Скорей бы вы все к нам! Тяжело народу… И нам не просто…
— Теперь скоро! — уверенно ответил пилот.
— Ну, будьте здоровы и счастливы! — крикнула Наташа. — Пора стартовать!
— Есть! — ответил летчик.
Выхлопные трубы самолета задышали голубым пламенем. Двинувшись с места и набирая скорость, машина побежала по гладкому полю и оторвалась от земли.
Быстрова осмотрелась. Над головой тусклые звезды. Слева, на севере, весеннее небо чуть зеленеет над горизонтом. Часа через два там разгорится заря.
Наташа осторожно нашла в темноте руку Тенгиза. Она горела. Температура у раненого по-прежнему была очень высокой. Тяжело вздохнув, Наташа закрыла глаза, ей хотелось заставить себя ни о чем не думать и забыться: все равно, кроме звезд, мерцающих над головой, за плексигласом кабины ничего не видно… Усталость и какая-то апатия вместе со странной духовной опустошенностью властно обволакивали ее, лишая сил и бодрости. Явь и дрема незаметно сменяли друг друга.
Ни лучи прожекторов, несколько раз нащупавших самолет, ни зенитный огонь при переходе через линию фронта не могли вывести Наташу из оцепенения.
Близкий разрыв зенитного снаряда и удар осколка по плоскости самолета заставили Наташу очнуться. Она осторожно, чтобы не потревожить раненого, ощупала повязку на его голове. Обнаружив, что она почти высохла, смочила ее водой из фляги.
Снова близкий разрыв лимонным светом озарил кабину. Снаряд взорвался выше самолета. Не обратив на это внимания, Наташа стала искать пульс на руке Тенгиза, но не смогла. Он был слишком слаб, кроме того, мешали дрожь и вибрация машины.
«Руки горячие, не стынут… Значит, жив», — решила она.
* * *
С первыми лучами солнца самолет приземлился на аэродроме, где базировались основные силы дивизии Головина.
Выйдя на крыло машины, Наташа, к своему удивлению, увидела командира дивизии, майора Станицына и полковника, о котором говорил ей Дядя. Быстрова соскочила на землю, подбежала к ним, поздоровалась и не сумела сдержать счастливых слез: она стояла среди своих, родных и близких людей.
— Спасибо вам, — тихо прошептала Наташа.
— Полно, не за что нас благодарить, — ответил Головин. — Мы были обязаны выручить тебя… Успокойся.
— Ведь жива, а это главное! — бодро добавил генерал.
Санитарная машина торопливо подкатила к самолету. Тенгиза положили на носилки и отправили в медсанбат.
Пилот вытащил Дядин мешок. Встречавшие внимательно разглядывали Наташин костюм. Она стояла перед ними в простой деревенской одежде. Аккуратно заплетенные косы лежали на груди.
Головин повернулся к Станицыну:
— Поглядите, Яков Иванович, какие дивные косы у гвардии капитана… Принципиально не стрижет волос. Говорит: летать не мешают!
Наташу усадили в вездеход рядом с шофером, сами сели сзади.
— Что у тебя в мешке? — полюбопытствовал Головин.
— В штаб от Дяди… от командира партизанского отряда…
Машина пробежала по полю аэродрома и вскоре вышла на дорогу.
Наташа встала коленями на сиденье, облокотилась скрещенными руками на спинку.
— Полковник обещает больше часа тебя не мучить, — сказал Головин. — Потом отдохнешь. Если хочешь, сразу же отправлю в полк…
— Отдыхать мне нечего, Сергей Сергеевич! Хочу немедленно в строй…
— Раньше получи обмундирование, оружие…
— Оружие цело. Парашют и шлемофон утопила, комбинезон и планшет запрятала в лесу, карту сожгла.
— Знаешь, Наташа, вчера говорили о выделении смирновцев в Отдельную Черноморскую группу, — словно невзначай, сказал Головин. — Слава за вами укрепилась, будто специалисты вы по борьбе над водой. Возможно, опять к морякам. Но это пока…
— Туда так туда! Я всему рада.
— Не возражаешь? — спросил генерал.
— Нет… Если переведут, опять похожу с моряками на операции…
— Пока придется обождать!
— Что же, здесь повоюем. За мои родные края! Тоже хорошо!
— И здесь придется обождать!
— Разрешите узнать почему?
— Ты вызвана к Москву.
Наташа улыбнулась:
— Вы шутите, товарищ генерал! Вы же только что спросили: хочу я здесь отдохнуть или в полк отправиться?!
— Можно вылететь и оттуда и отсюда… Завтра, даже послезавтра!
— Вы серьезно?
— Куда серьезней!
— А зачем?
— Не представляю, — уклончиво ответил генерал. — А лететь тебе лучше отсюда. Сегодня во втором часу будет попутная машина.
— У меня форма и вещи в полку…
— Их тебе немедленно доставят. Напиши записку своей, как ее, Настеньке. Я пошлю за ней.
— Сергей Сергеевич! Неужели вы не знаете, зачем меня вызывают! Или шутите?
— Не шучу!
Головин знал причину вызова, но не хотел говорить, чтобы не рассеивать внимание Наташи перед беседой с полковником.
Разговор о Москве оборвался сам по себе.
Наташу очень беспокоила судьба Тенгиза. Она попросила у генерала разрешение посетить медсанбат.
— Это родной брат доктора Бокерия… Дома о нем ничего не знают с начала войны. Я обязана их семье и потому считаю долгом проявить некоторую заботу о нем.
— Побывай в госпитале, обязательно побывай, — сказал генерал, — и телеграмму дай родным.
— Доктор сам сообщит. Он сделает это лучше, известит, когда сочтет нужным.
— Решай сама… Кстати, и командира полка навести.
У Наташи вытянулось лицо:
— Полковника Смирнова?
— Ты не знала?! — воскликнул Головин. — Ранен не тяжело, но расшибся изрядно… Еле дотянул до базы. В тот же день… — Стараясь смягчить неприятное для Наташи известие, Головин добавил: — Жарко там было… И в небе и на земле!..
Вскоре машина остановилась у невзрачного дома на узкой полуразрушенной улице на окраине города.
Простившись с Головиным и Станицыным и пообещав после беседы немедленно явиться к генералу, Наташа и полковник прошли мимо часового.
47
Утро было ясное, тихое, теплое.
Надев военную форму, привезенную сияющей Настенькой, Наташа отправилась в дивизионный медсанбат.
В безлюдном переулке, где чудом уцелело трехэтажное здание школы, в котором разместился медсанбат, стояла тишина.
Входная дверь медсанбата была заперта. На осторожный стук Наташи никто не отозвался. Здание казалось необитаемым.
Летчица постучала еще раз. В глубине вестибюля появилась пожилая женщина в халате и, открыв дверь, выглянула наружу.
— Мне к дежурному врачу, — сказала Наташа.
Женщина пояснила:
— У нас вход со двора…
— Извините, я не знала. Как туда пройти?
— Да уж входите отсюда. Пойду доложу, а вы здесь подождите… Как сказать?
— Я от генерала Головина. Кто дежурный врач?
— Грузин. Фамилию никак не упомню…
— Бокерия?
— Вот-вот! — обрадовалась санитарка. — Бокерия!
— Скажите ему, что пришла капитан Быстрова. Он знает…
