Меня несколько раз удивляли на Невском люди-живые рекламы. Одно время возле магазина «Военная книга» по проспекту прохаживался очень симпатичный юноша с щитами на спине и животе, рекламировавшими книжный универмаг. Юноша бодро сновал туда-сюда, при этом в руках у него обычно была какая-нибудь любопытная книга, которую он с увлечением читал. Он, наверно, решил совмещать приятное с полезным.

Потом однажды меня поразила женщина — живая реклама у Гостиного двора. Судя по всему, это была очень бедная, плохо одетая, истощённая женщина с большими проблемами. Но рекламировала она на щитах на своём теле ни много ни мало — якутские алмазы! Я даже глаза протёрла и обошла женщину со всех сторон.

Однажды я превратился благодаря Невскому проспекту сразу в несколько литературных персонажей. Гуляя по нашей главной улице, я познакомился с симпатичной девушкой. Мы с ней выпили чего-то бодрящего и решили прогуляться по Петропавловской крепости. По пути мы прихватили с собой ещё спиртных напитков, и уже на пляже Петропавловской крепости продолжили знакомство друг с другом и с содержимым бутылок. Потом как-то всё погрузилось в туман. Я проснулся под утро — и с ужасом увидел, что нахожусь с девушкой на пляже Петропавловской крепости, но почему то вода из Невы дошла мне уже чуть ли не до горла. Я переполошился, но моя девушка спала крепким сном, несмотря на смертельную угрозу утопления. Я всё понял — мы слишком много выпили, заснули прямо на пляж упав, а под утро началось наводнение. Я стал будить девушку, она плохо соображала, что происходит. Было около 4 часов утра. Я взял её на руки и потащил на более высокое место. Вода бурлила, и её становилось всё больше. Мы еле выбрались. Мне было очень тяжело, но я донёс девушку на руках до безопасного места.

Однажды мы с мужем и с его друзьями замечательно отметили удачную продажу картины в одной галерее. Нам захотелось продолжения банкета. Мы втиснулись у Адмиралтейства в троллейбус, направлявший свой бег в сторону Московского вокзала, пробились к кабине водителя. Мой муж просунул свою руку в окошечко и зарычал страшным голосом: «Гони! Гони без остановок! Опаздываем! До зарезу надо!». В руке у мужа была зажата бумажка, эквивалентная сегодняшней тысяче рублей. Водитель отреагировал как надо. Совершенно неожиданно он действительно что-то такое проделал, что набитый пассажирами раздолбанный троллейбус помчался по Невскому как молодой мустанг. Мой муж страшно шипел на водители: «Ну, милой, гони, гони, опаздываем, жми на педаль, подлец, не то опоздаем!». Водитель, выпучив глаза, ловко лавировал своим неуклюжим тарантасом среди легковушек и пешеходов и всякого транспорта. Мы, не останавливаясь, с ветерком и свистом пронеслись мимо остановки у Гостиного Двора. Пассажиры стали биться в истерике, и у нас нервы тоже сдали, где-то возле Литейного мы сказали: «Спасибо, друг, ты нас выручил. Успели. Не опоздали!», водила открыл нам дверь и мы с хохотом пошли в ближайшее заведение продолжать банкет.

Как-то я зашёл в коммуналку на Невском, к своему другу-фотографу. У него дома была мебель, которую он сделал своими руками. Фотограф очень гордился своими медвежьими поделками, хотя они были плохого качества. Особенно выделялась длинная скамья типа деревенской, которая стояла вдоль стола, и на которой могло усесться человек 5. В тот день у него была в гостях какая-то шумная компания из разношёрстных мужчин и женщин. Одна пьяненькая дама села на край пустой скамьи, скамейка задралась, ударила другим концом по столу, попадала посуда и разбилась бутылка водки. Дама, само собой, упала на пол. Хозяин всё привёл в порядок, на столе опять было всё расставлено как надо, готовность к пиру номер один. Вдруг та же самая дама опять села на край той же самой злополучной скамейки, и всё повторилось по новой — опять разбилась тарелка, попадали на пол закуски и сама дама упала опять под стол. Я не выдержал, и спросил у хозяина: «Кто эта женщина? Она два раза повторила одну и ту же ошибку, и ничему не научилась!». «Так, француженка ж, мать твою, чего с неё взять!», — ответил мне мой друг.

Как-то я шла по Невскому проспекту и вдруг увидела идущего навстречу мне самого Мстислава Ростроповича! Я пришла в восторг от того, что вижу великого музыканта, идущего мне навстречу, не выдержала, и горячо с ним поздоровалась, при этом даже раскинула руки в стороны, словно бы желая обнять своего кумира. «Здравствуйте, Мстислав Леопольдович!», вскричала я радостно, не в силах сдержаться. Он был обескуражен моей любезностью, и, наверно, решил, что я — это какая-то его знакомая, которую он не может припомнить. «Здравствуйте, милая. Как вы поживаете, как ваши дела?», — на всякий случай спросил он у меня. «О, дела у меня отличные! Завтра с мужем едем на рождество в Швейцарию!». «А мы с Галиной завтра улетаем в Париж!». Тут за спиной Ростроповича показалась величественная Галина Павловна Вишневская, и я сочла нужным быстро откланяться и раствориться в толпе.

Я занималась во Дворце пионеров в студии ИЗО. Я до сих пор помню свои ощущения — сначала надо было пройти через анфиладу залов по красивым полам, в которых скрипели половицы. Дальше шли залы, где дети танцевали, из дверей вокруг доносилось пиликанье скрипок, ученические звуки на трубе… Наконец я доходила до помещения кружка, который находился в уютном закутке. У нас была очень приятная преподавательница, она одевалась во всё серое, жемчужное, с очень тонкими сочетанием оттенков. На голове она носила беретик, в ней было что-то истинно петербуржское. Сама она постоянно рисовала огромные букеты в жемчужных тонах. Натюрморты, которые она ставила для нас, тоже отличались сдержанностью и тонким колоритом.

Но однажды она заболела, и вместо неё пришла другая преподавательница. Сев на стул, она поправила юбку, но поправила так, чтобы из-под неё выглянуло её красивое нижнее бельё. Я, будучи наивным ребёнком, подошла к ней и робко сказала ей, что у неё выглянуло нижнее бельё, которое надо поправить. Учительница улыбнулась мне и сказала: «Чудесно!», и поправила юбку так, что бельё стало выглядывать ещё сильнее. Для меня это было откровением. Я поняла, что можно и так делать, и это — прекрасно. Папы, приходившие за детьми в студию, реагировали на преподавательницу совершенно однозначно. Но потом вернулась наша прежняя жемчужная преподавательница, к сожалению, она вскоре умерла молодой. Вообще, у всех, кто учился во Дворце пионеров в ИЗО вырабатывался общий фирменный стиль, по которому кружковцев можно было отличить. Это была тонкая сдержанная колористическая гамма, а в портретах юные художники любили рисовать огромные глаза своим моделям.

Недавно я работал на кинокартине Алексея Балабанова «Груз 200». Как-то возвращался с фотосессии домой. Было около 12 ночи, я торопился, чтобы успеть на метро. При входе на станцию «Маяковская» я обратил внимание на красивого высокого мужчину в белом плаще. Он был похож на грузина, даже, скорее, на мегрела. Когда я входил в электричку метро, меня вдруг кто-то сильно толкнул сзади. В это время мегрел вырвал у меня из рук мою дорогостоящую осветительную аппаратуру для ночных фотосъёмок. Дверь захлопнулась, поезд тронулся, а мегрел с осветительным прибором убежал.

Году примерно так в 1968 Лев Лурье, будучи уже студентом истфака, зашёл во Дворец пионеров в родной клуб «Дерзание», и случайно посеял там листовку антисоветского содержания. Листовку нашла уборщица и подобострастно отдала её директору. Директор вызвал КГБ, и в течение 3 месяцев происходили активные допросы юных пионеров из клуба «Дерзание». Наконец, один пионер раскололся, указал на Лёву Лурье, который на его глазах вносил листовку, а также для яркости картины добавил, что во Дворце пионеров его научили пить, курить и цинично смотреть на девочек. Был страшный скандал. Льва Лурье выгнали с дневного отделения истфака, где он учился, на заочное отделение. Льву Лурье пришлось идти работать на завод, там он однажды подрался с рабочими и ему выбили зуб.