– Это очень любезно, – поблагодарил я, – но я не при параде. Наверное, в другой раз. – Я протянул руку Эвэ. – Посмотри наброски. Завтра жду резкую критику. Встречаемся в десять в фойе!

Она улыбнулась, и я заметил, что она собиралась что-то сказать, но потом обвела взглядом толпившихся вокруг девочек и просто утвердительно кивнула.

В Сан-Диего был самый разгар рабочего дня, так что я решил дать Проктору шанс реабилитироваться, на сей раз звоня из автомата в «Гортон Плаза Молл».

– Пожалуйста, дайте мне номер мобильного телефона агента Проктора, – попросил я, когда ответил оператор.

Женский голос сообщил:

– Он сегодня на месте, соединить?

– Давайте.

Проктор ответил на третьем гудке.

– В прошлый раз я отвечал на ваши вопросы. Теперь ваша очередь.

– Гриффин! Ты цел? Мои люди клялись, что ты утонул!

Я оставил эту реплику без внимания.

– Вы напали на след Кемпа?

– Может быть. – Проктор замолчал. – А что если ты работаешь на него?

– Пожалейте мои уши! Кто вас на него вывел?

– Мы не раскрываем подробности наших расследований.

– Тогда до свидания.

– Нет, подожди!

– Назовите причину, по которой я должен чего-то ждать.

– Мы сможем тебя защитить.

– Это пугает меня даже больше, чем вы можете себе представить. Давайте, назовите мне настоящую причину. Мой рисунок вам помог?

– Я же сказал…

Я бросил трубку и пошел прочь от вереницы телефонов-автоматов, зашел в кафе, купил сэндвич и прыгнул восвояси из предбанника у туалетов.

В предвкушении завтрашней встречи я постирал одежду в прачечной, особенно тщательно вымылся, умастил себя дезодорантом и вычистил зубы. Дважды.

Она назвала это свиданием.

Я сделал несколько глубоких вдохов и велел себе успокоиться. Не следовало забывать, что мы будем не одни.

Мы двинулись всей группой к «Риджентс-парк», но выяснилось, что большинство хочет в зоопарк, так что в результате с нами осталась только мадам Брескин: «Не бегите так быстро. Две недели походила по экскурсиям – ноги стерла в кровь. – Она постучала по книжке под мышкой. – Моя цель – где-нибудь присесть».

Когда все вошли в парк, большая часть группы отправилась к зоопарку. Мы же прошли насквозь и остановились на берегу пруда с ранними гребцами и утками, мадам Брескин расположилась на скамье, а мы – на газоне, ближе к воде.

Критику Эвэ предъявила обоснованную, но не резкую, причем тут же приводила примеры с карандашом в руках, беря за образец озеро с лодками и отражения деревьев.

И все же ей понравились мои работы.

– Не ожидала, что ты будешь работать по памяти. Потрясающе, что ты был во всех этих местах и так здорово их помнишь.

Ну что я мог сказать? После неловкой паузы я постучал пальцем по рисункам из Оксфорда.

– Это я рисовал с натуры. Память тут ни при чем.

– И вот эти карандашные рисунки с Багамами мне очень нравятся.

– Э-э… Это Таиланд, рядом с Пхукетом. Может быть, сходство и есть, но я-то никогда не был на Багамах. Думаю, в тех местах снимали «Доктора Ноу» и «Шаровую молнию».

– Ну а меня ты рисовать собираешься?

– Да. – Я немного подвинулся, примериваясь к фону за ней. – Вот. – Расположившись поудобнее, я взялся за альбом. – А там, в отдалении, золотой купол мечети. Может, ты сядешь на свое пальто?

День начинался пасмурно, тротуары были мокрые, и я все боялся, что пойдет дождь, но из-за туч вышло солнце, и откуда ни возьмись появились толпы лондонцев, моментально заполнивших парк. Она сбросила пальто с плеч, открыв моему взору зеленый свитер в обтяжку с рукавами три четверти и декольте. Я почувствовал, как что-то обожгло мои щеки.

Я приказал себе не пялиться. Ну, не пялиться напрямую.

– Тебе так удобно?

Она скрестила ноги и легла на бок, опираясь на локоть.

– Я готова.

Мадам Бескин проведала нас лишь один раз, увидела что работа кипит, и отправилась за горячим шоколадом в буфет неподалеку. Небо снова стало затягивать тучами, и Эвэ сказала:

– Я начинаю замерзать. Раз ты сам не пьешь, можно, я попью твоего шоколада?

Я с удивлением посмотрел вниз. Я о шоколаде просто забыл. Передав стакан, я сказал:

– Прости, он уже остыл.

Я закрыл альбом и попробовал встать, чтобы помочь ей подняться, но нога так сильно затекла, что я не смог на нее упереться и упал. Ногу кололо иголками, и это было мучительно неприятно.

Встревоженная, она тут же очутилась рядом со мной:

– С тобой все нормально?

– Нога затекла, – процедил я.

Мы втроем отправились в небольшое индийское заведение в Мэрилбоун, и мне пришлось пообещать мадам Брескин, что вернемся мы в отель на такси. Сидя в ресторанчике, они с Эвэ заставили меня показать им рисунок. Я скривился и неохотно передал им листок, а сам очень внимательно наблюдал за их реакцией.

– О, – пробормотала Эвэ. Ее рука поднялась вверх и поддернула декольте. – Ты… льстец.

– Батюшки! – воскликнула мадам Брескин. – Я видела, что ты стараешься, но ты умудрился сделать гораздо больше, нежели я ожидала!

Эвэ проговорила сдавленным голосом:

– Посмотрите же, что он сделал! Никогда я так не выглядела. Эта девочка… чувственная. – Она прикрыла рот рукой и стрельнула глазами на учительницу.

Мадам Брескин наклонила голову.

– Да, согласна. Все мы такими бываем, иногда. Что и говорить, он был более объективен, нежели поэтичен. Мы не всегда видим то, что совершенно очевидно Для других…

Эвэ выглядела смущенной, но тут подошел официант, и мы оба вздохнули с облегчением, а мадам Брескин отчего-то развеселилась.

Позже, в фойе отеля Эвэ тихо сказала:

– Мне бы– хотелось иметь копию, если ты согласишься отксерить рисунок.

– Можешь забрать себе, когда я закончу. Мне только с фоном разобраться. Не нравится свет на мечети и утки, а уж вода – это вообще не обсуждается.

Она запаниковала:

– Но мы утром уезжаем! Ты не успеешь.

– Я имел в виду, когда ты вернешься. В Трентон. Дай адрес и телефон. – Я вложил ей в руку карандаш. – Пожалуйста.

– А. Почтой. – Она написала несколько строчек аккуратно и элегантно. – Ну конечно.

Я пожал плечами.

Она спросила:

– А твой адрес?

– С почтой… напряг. Там, где я живу, и телефона пока нет. Но я не потеряюсь.

Мадам Брескин дала нам побыть наедине. Она уселась возле лифтов в кресло с ножками в виде львиных лап и делала вид, что смотрит в книгу.

Я зажал альбом под мышкой и протянул руку:

– Счастливого пути, мадемуазель Кельсон.

Она взяла мою руку и возмутилась:

– Рукопожатие?! Еще чего!

И дернула меня за руку так, что я оказался очень близко. Ее свитер был таким же мягким, как я изобразил, а губы, если уж на то пошло, – еще мягче.

– Вот! – сказала она. – Теперь ты можешь улыбнуться.

Мне пришлось поднять упавший альбом, и швейцар был так любезен, что выпустил меня на мокрый асфальт, распахнув передо мной дверь после того, как я в нее врезался.

Шел дождь, было холодно и гадко, но мне было наплевать.

Мне страшно хотелось объявиться на следующий день в аэропорту и удивить ее, но я не знал, летели они из «Гэтвика» или «Хитроу», да и каким рейсом. Должен признать, что у меня в голове постоянно вертелось: «Оставь им желать большего», – и я бы тут же прыгнул, если б знал наверняка, куда и во сколько.

Ведь именно мне и хотелось большего.

Два часа я провел в Риджентс-парке, заканчивая фон. Еефигура претерпела минимум изменений – чуть-чуть добавилразмытости и затемнил абрис, чтобы она выделяласьна фоне. Кружевной край ее лифчика показался наружу – фокус моего притяжения, и я вдохновенно работал над ним, не в состоянии удержаться от того, чтобы смотреть на ее грудь, глаза, губы…

Я отнес портрет в «Кинко» и с помощью самой крупноформатной машины сделал копию с двойным увеличением.