Вместе с Алехандрой и шкатулкой я прыгнул прочь, когда первые обломки начали сыпаться вокруг нас.

Я убил их. Алехандра плакала, лежа на моей постели. Я пытался погладить ее по плечу, но не смог усидеть на месте. Пробовал походить, прыгнул на Пустырь, к макиваре, где тренировался, и бил, бил мишени, пока не разбил в кровь костяшки пальцев, и физическая боль наконец возобладала над той, другой.

Я сидел у ямы с водой в пещере, опустив руку в ледяную воду, когда произносил эти слова.

Алехандра лежала на боку и глядела куда-то в темный угол, но после этих слов повернула голову.

– Что ты сказал?

– Я убил Сэма и Консуэло.

Я уже рассказал ей обо всем – о миграционной службе, вертолете и телефонных звонках. О том, как я ихувидел.

Ее лицо озарилось сочувствием, и от этого стало еще больнее.

– Я убил их так же, как убил своих родителей. Как того полицейского в Сан-Диего… – Мой голос сорвался, отдаваясь эхом в пещере. – Да, в моих руках не было ножа, но какое это имеет значение! – Я взглянул на нее и отвел глаза. – Не исключено, что я убиваю и тебя…

– Прекрати! – сказала она. – Сейчас же прекрати!

Я вобрал в себя воздух и задержал его. Она встала, подошла ко мне.

– Черт подери! Что ты сделал с рукой? Ты кого-то ударил? Матео?

– Матео?! Господи Иисусе!

Я прыгнул.

Матео на острове не было. До материка он мог и доплыть, либо же остановить лодку с ныряльщиками и попросить, чтобы его довезли. Правда, я ему прилично врезал, и он башкой ударился о дорожку.

Может, он утонул…

Обе мысли были невыносимы, но мне действительно хотелось кого-нибудь ударить.

Когда я снова вернулся в Нору, Алехандра сказала:

– Никогда так больше не делай! – Ее голос стал жестким, так что я даже отступил нашаг.

– Чего не делать?

Она резко повела рукой вокруг.

– Ты сказал, что отсюда нет выхода. Что мне делать, если они убьют тебя?

– Прости! – вскричал я. Ее слова резанули, как консервный нож. – Прости меня! Пожалуйста, прости меня!

Она уложила меня на кровать и обнимала, пока рыдания не перестали меня сотрясать. Время от времени она тоже принималась плакать. Но наконец мы в изнеможении заснули.

Алехандра оставалась у меня в течение пяти дней. Она всегда была со мной, я не оставлял ее в Норе, если меня самого там не было, даже если отлучался за едой в Пхукет или Вест-Энд. Мы по очереди принимали душ в джунглях у Байа Чакакуаль, и пока один мылся, другой ждал у подножия холма. (Правда, один раз я подсматривал за ней. Мне очень долго потом было мучительно стыдно.)

Мы спали валетиком, и я старался как можно дальше отодвинуться от нее, но вслушивался при этом в каждое ее движение.

На шестой день мы отправились за покупками – в «Хэрродс» в Найтсбридже, – на поиски одежды и чемоданов. Вернувшись в Нору, отодрали все ценники и бирки и упаковали добро в две сумки. Я положил пятьдесят тысяч долларов на дно ее чемодана, ничего ей не сказав.

– Не транжирь!

– Ну, я не настолько глупая.

Уголки моих губ опустились, и она засмеялась.

– Будь осторожен! – Она притянула меня к себе и поцеловала в лоб. – Поехали.

Мы прыгнули в Ренн и стали ждать «их», но, скорее всего, здесь было не то место, за которым они бы следили. Я пошел было купить билет, но Алехандра меня остановила.

– Мило с твоей стороны, но пора бы мне теперь мой это делать, не так ли?

Продавец в кассе с удовольствием помог ей разобраться со стоимостью и даже вышел из кабинки, чтобы показать, в какую сторону идти к платформе на парижский экспресс. Себе я купил билет на юг, в сторону Сен-Назэр в Бискае.

У меня осталось отчетливое воспоминание, как я стою на платформе и смотрю на ее уходящий поезд. Свой билет я покупал как во сне. Она проводила меня до платформы, обняла на секунду – крепко, будто хотела унести на своем теле отпечаток, ощутимое воспоминание. А потом поцеловала меня в губы, взрослым поцелуем, который взволновал мою кровь.

– Береги себя! – И ушла, сумка подпрыгивала на ее плече, а большой чемодан на колесиках она катила за собой.

Я далеко уехал на поезде, аж до Редона, а потом прыгнул, встав между вагонами.

В газетах потом появились сообщения, что вертолет они бросили в Мехико, буквально на границе со Вторым автобаном на пути в Тихуану. Не было сведений об угоне каких-либо машин, никаких следов беженцев также найдено не было.

Как ни странно, полиция и здесь усмотрела связь с наркотиками. Преступники убили агента миграционной службы вместе с Сэмом Коултоном и Консуэло Монхаррас-и-Ромера. И бежали обратно в Мехико.

Похороны Сэма проходили в Эль-Сентро, a Консуэло – в Ла Крусесите. Я не пошел. Что могло из этот получиться, кроме очередных смертей?

И невинных жертв.

Я попытался прыгнуть в Шукет, не в обычное место на острове Ко Бон, а на аллею у рынка в Чалонге, но не смог как следует ее вспомнить.

Вместо этого прыгнул со своей лодкой на остров и поплыл, а добравшись, минут пятнадцать провел, зарисовывая это место.

Моя фанерная стенка с рисунками получила новое назначение. Теперь, если мне хотелось куда-то возвращаться, нужно было поточнее это место запомнить, и мне помогали мои рисунки. Наверное, сгодились бы и фотографии, но когда рисуешь, прекрасно запоминаешь объект.

И еще я попробовал нарисовать маму. И папу.

Не вышло.

Дело было не в памяти – их лица я помнил ясно, как тот день, когда… ну, в общем, помнил. Но я ничего не видел сквозь слезы, и руки у меня тряслись. Трудно рисовать, когда твои ладони сжимаются в кулаки.

То же самое было с Сэмом и Консуэло, хотя набросок головы и плеч Алехандры мне удался.

Я попытался снова изобразить Матео, – таким, катким его видел в последний раз, наполовину в воде, на пляже Ислы ла Монтосы. Это у меня получилось.

Уверен, вышло довольно точно, ведь у меня остались его водительские права. И еще сумка с оружием – пистолетом странной формы.

Я разрядил его в пустыне, взвихрив крошки известняка, и в камень врезались два шипа с проводом между ними. Когда я дотронулся до провода, меня дернуло током с такой силой, что онемела рука.

Там, в сумке, было еще пять картриджей, все одинаковые. Пистолет открывался в том месте, где патронник, как старомодное ружье. Я выстрелил еще одним зарядом, и он тоже выбросил шипы с проводом. На этот раз я не стал их трогать. А сумку унес обратно в свою Нору.

Я пытался расслабиться, ничего не делать, но когда мне это удалось, вдруг осознал, что опять иду вглубь пещеры и включаю свет, который вырывает из темноты лица моих врагов. Рисунков было всего четыре, а мне казалось, больше.

Я знал, что «они» в Лондоне – ведь уже дважды меня там чуть не поймали, так что я вычислил, где мне следует провести эксперимент. Я купил две дешевые видеокамеры и приделал их к деревьям в углу Гайд-парка у станции метро. Включив запись, вышел на середину лужайки и прыгнул обратно в Нору.

Через пять минут я повторил маневр с прыжком и возвращением. Еще через десять прыгнул, вернулся и остался.

Я сразу увидел тех двоих, их машина подъехала к пустой остановке автобуса на Кенсингтон-роуд. Они вышли, один пошел вверх по дороге от Ворот королевы Елизаветы, а второй срезал путь, пошел мимо фонтана с Мальчиком и Дельфином. Меня еще не заметили, – я стоял возле Розового сада – и было непонятно, когда именно я прыгнул.

Я подождал, пока они минуют мои камеры, прыгнул прочь, ближе к парку у «Кенсингтон-стейшн». Надеялся, что они почувствуют.

Перейдя дорогу, вошел на станцию. Через пять минут подъехал поезд, идущий на запад, я сел в вагон, но вышел на следующей станции и оказался снова в Гайд-парке.

Я плелся обратно с будничным видом, высматривая в оба глаза парней в зеленых плащах, но их не увидел Забрав камеры, прыгнул обратно, с того же самого места возле Розового сада.