– С рисом.

– Брокколи или зеленые бобы?

Я скорчил гримасу.

– Если уж так надо, пусть будет брокколи.

Она засмеялась:

– Зато потом – десерт!

Я кивнул и направился было в свою комнату, но она ухватила меня за шкирку.

– Ты в порядке? – и приложила ладонь к моему лбу.

– Что такое?

– Ты даже не спросил, какой десерт. Мне кажется, ты тяжело болен. Возможно, это смертельный недуг, предположим, лихорадка Эбола.

– Ха-ха. Ладно, ну и какой десерт?

– Малиновый торт.

Я сказал: «Превосходно!» – чтобы сделать ей приятное, на самом деле мысль о еде заставляла мои кишки свернуться в тугой узел.

– Знаешь, я пойду, пожалуй, решу задачку-другую по математике, ладно?

Она в притворном ужасе шарахнулась от меня.

– Еще это может быть бубонная чума! Но давай лучше не будем спрашивать «почему». Скоро все разъяснится. А еще может быть, это помутнение рассудка, правда временное. Не будем обращать на это внимание.

Пока я шел к себе в комнату, слышал, как она развивала тему:

– А может, он еще сделает упражнение по астрономии или выучит параграф по истории, или напишет одно-два эссе по французскому? Если бы только нам удалось обнаружить этот вирус под названием «пойду-ка-делать-домашнее-задание», был бы шанс разбогатеть. Мамаши по всему миру пресмыкались бы у моих ног. Осмелюсь даже предположить – не исключено, что меня вообще причислили бы к лику святых! А что? Вполне возможно…

Я с грохотом захлопнул дверь своей комнаты.

Полли никогда в жизни не проболтается. Да и что он мог бы сказать? Он их тех мальчиков, которые не любят выглядеть дураками, возможно потому; что и на самом деле не очень умны. Настолько ли он гяуп, чтобы растрепать об этой истории? Если бы он просто сказал, что я дал деру, как маленький, я бы не возражал. Мне все равно.

Довольно долго, усевшись за уроки, я зависал над длиннющим примером на деление. По большому счету. математику я любил. Там или получается, или нет. И никаких подводных камней. Но каждый раз, когда отвлекался от решения задач, я вновь принимался думать о Полли и моем прыжке. Даже рисование, мое обычное спасение, на сей. раз не действовало.

Короче, я сделал целых тризадания.

За ужином мама и папа беседовали о предстоящей деловой поездке, так что мне не пришлось много разговаривать. Я знал, что откажись я от еды, они уж точно начали бы что-то подозревать. Съел сколько мог но еда легла свинцовой тяжестью в мой желудок.

– О чем ты задумался, Грифф?

– Что? Ой, да ни о чем, пап!

– Ты на стенку таращился минут пять. Не увидел на ней никакой таинственной руки, надеюсь? Мене мене, текел, упарсин,и все такое.

Папа иногда бывает странноват.

– Да нет, я о примере задумался, трудно было решить. И еще о сегодняшнем карате. И как мы играли в пейнтбол в пустыне. – Все это – правда. И все ложь.

Он кивнул. Оба смотрели на меня, и казалось, будто слова правды проступают у меня на лбу. Я чувствовал, как начинают гореть уши. Не могу понять, почему неприятные ситуации так бесконечно длятся…

И тут я вспомнил самый лучший способ отвлечь родительское внимание – задать вопрос. Он может касаться математики или персонажей «Маленького принца» Экзюпери, подойдет любой. Вопрос должен занять родителей, отвлекая от неудобной для меня темы, которую они вот-вот собирались обсудить. Недостаток у этого способа только один: отвлекались они уж очень надолго.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, как десять поделить на три? Знаю-знаю, ответом будет: три, запятая, три, три, три, три, три, три, три, и так далее. И так до бесконечности. Но откуда это известно? Может, в какой-то момент там появится два? Или четыре? Это называется рациональным числом, но, на самом-то деле, что здесь рационального?

Мама достала блокнот, папа откопал старый учебник, и к тому моменту, как я через полтора часа вышел из комнаты, они все еще продолжали доказывать друг другу, что это действительно функция десятичной системы исчисления.

– Да, если разделить десять на три, получится…

Я захлопнул дверь комнаты и рухнул лицом вниз на кровать. Надо было им сказать. Но мне так не хотелось снова переезжать.

Было еще рано, но я разделся и постарался забыться в чтении, рисовании, даже математике. Потом без напоминания почистил зубы, вызвав еще больше комментариев с маминой стороны. Она зашла поцеловать меня перед сном. Папа, стоя на пороге комнаты, сказал:

– Спокойной ночи, Грифф.

Мама спросила:

– Хочешь, чтобы дверь была закрыта?

– Да.

– Спокойной ночи, милый.

Обычно я засыпаю мгновенно, но в этот раз никак не мог выкинуть из головы то, что произошло. Я соврал. Я нарушил правила.

Они никогда не узнают. Только Полли видел, да и кто ему поверит, даже если он проболтается?

Я засунул голову под подушку, но это не помогло. Я-то знаю. Не важно, узнают ли папа с мамой. Я буду помнить об этом всегда.

Я поднялся. Родители еще не спали – по крайней мере, я слышал, что у них работал телевизор. Они имели обыкновение смотреть поздний выпуск новостей и выпивать по чашечке травяного чая. Это составляло часть их повседневной жизни, последний ритуал перед сном. Иногда мне удавалось незаметно прошмыгнуть в холл и подсматривать за ними. Большую часть времени мама дремала, пока папа смотрел спортивный выпуск, а папа над ней подтрунивал.

Я открыл дверь. Нужно сказать им. Как бы то ни было, нужно все рассказать. Я сделал шаг, и тут зазвонил дверной колокольчик.

У меня засосало под ложечкой. Полли? Его родитель? Кто-то из школы?

Папа выключил телевизор, прежде чем подойти к двери, за ним зевая, поднялась с дивана мама. Она еще не успела заснуть, ведь выпуск новостей дошел только до прогноза погоды. Увидев меня в дверном проеме, она нахмурилась.

Я слышал, как папа открыл дверь, которую я не мог видеть из-за стены кухни.

– Мистер О'Коннер? – это был женский голос. – Прошу прощения за позднее вторжение, но я хотела бы поговорить с вами о Гриффине. Я из службы домашнего обучения, сокращенно СДО.

Мама резко повернула голову:

– Ничего подобного.

– Простите? – произнес женский голос.

– Ничего подобного. Нет такого СДО. Есть Объединенный школьный округ Сан-Диего или Городские школы Сан-Диего. Не существует никакого отдела домашнего обучения.

– Отлично. Будь по-вашему, – сказала женщина.

Ее голос, до этого мягкий и извиняющийся, стал вдруг твердым как камень.

Мама отступила на шаг от двери, и я увидел, как расширились ее глаза. Ее рука дернулась в моем направлении и указала назад, четко давая понять, что мне следует вернуться в комнату.

Я отступил, но оставил дверь открытой, чтобы все слышать, но единственное, что услышал, были папины слова:

– Опустите нож. Мы не вооружены. Чего вы хотите?

Из родительской комнаты, в другом конце холла, раздался грохот.

Возле двери мужской голос, судя по акценту, британец из Бристоля, произнес:

– Где ваш сынок?

Папа крикнул:

– Грифф!..

Раздался звук удара, и папин голос прервался. Мама закричала, и я прыгнул…

…в гостиную, кругом в воздухе летали страницы из журналов, а с книжных полок сыпались книги.

Папа стоял на коленях, держась рукой за голову. Там, в гостиной, находились двое странных мужчин и женщина, и они все отскочили, как только я появился, и гораздо быстрее, чем это когда-либо удавалось папе, выхватили какие-то чудные, прежде мной невиданные пистолеты. Я подался назад, на кухню, вдребезги разбивая чашки и тарелки вдоль стены и раковины, и услышал, как выстрелили те странные пистолеты, приглушенно, почти так же, как ружья для пейнтбола, но только еще с необычным свистящим звуком, и вот те люди уже целились в меня, стоя у холодильника. Мама крикнула: «Беги!» – и толкнула одного из мужчин на другого, но женщина продолжала стрелять, и мне обожгло шею, и вот я уже стоял у валуна, залитого лунным светом, в брызгах краски – за сотни миль от дома.