— А куда вы идете, позвольте-ка вас спросить?
— По домам, — ответила Лиза, самая смелая и самая маленькая из ватажки. — По домам. Из школы.
— Та-ак. А разве вы все живете в одном доме?
— Нет.
— Зачем так: ватагой?
— Так лучше, — ответила все та же Лиза.
— Ах, видите ли что! Так лучше! А если вас соберется сорок человек? А если сто? Значит, все можно? Так лучше вам? — Он уже не давал открыть им рта. — Знаете ли вы, что в поведении на улице мы видим лицо школы, мы видим и результаты воспитания? Вы разве не слышали, что в нашем городе за один год народный суд рассмотрел шесть разводов? Да. Шесть женщин бросили шесть мужей! Отчего? От плохого воспитания в школе и дома. Улица вам не… для хулиганства. Улица, она призвана воспитывать молодежь. А вы, бессовестные, ватагой, как те глупые овцы… Бесстыдницы!
Высокая худенькая Нина заплакала. Она никогда не слышала подобной обиды ни дома, ни в школе. А маленькая Лиза, как обозленный котенок, прыгнула к сухому человеку и выкрикнула в негодовании, покраснев:
— Товарищ Прыщ! Вы прыщ!
О! Это было уже хулиганство. Гражданин Прыщ немедленно отправился к директору школы. Гражданин Прыщ возмущался. Гражданин Прыщ негодовал и требовал немедленного созыва родительского собрания, где он, Прыщ, желает сделать сообщение о новейших методах воспитания молодежи.
— Распустили! Довели молодежь до того, что жутко жить становится, — методично скрипел он, чуть взвизгивая, как тупая ножовка на сучке. — Вы понимаете, что вы разрушаете будущее нашего общества? С кем мы войдем в коммунизм, спрашиваю я вас? — пилил он директора. Известно ли вам, что обокрали магазин? А? Неизвестно? Обокрали. Кто? Два молодых человека. Вы привели молодежь к пропасти. Вы!
Директор поднял обе руки, замахал ими и прокричал одно только слово:
— Уходите!
— Учтем, — сказал гражданин Прыщ. — Голос общественности выгоняете… Совесть народа! Прекрасно. У нас и в Москву дорога известна. Мы и в облоно знаем путь.
Директор, уже совсем обессилев, тихо и жалобно, в изнеможении, сказал еще раз, будто выдохнул:
— Уходите…
Гражданин Прыщ ушел. А директор, закрыв за ним дверь, сел в кресло и заплакал. По-настоящему заплакал. Сколько трудов, сколько бессонных ночей, сколько теплых писем из разных концов страны от выпускников школы! А тут пришел «голос общественности» (он же «совесть народа») и оскорбил старика… Заплачешь! Волком завоешь!
В тот же день об оскорблении директора узнали и те трое парней, которых таскали в милицию. (Они, оказывается, носили одно и то же имя — Петя. Так их, впрочем, и на улице звали — «три Пети» или «три веселых Пети»), Они возмутились. Чаша их терпения переполнилась. Они потрясали кулаками в воздухе, будто угрожая неприятелю.
— В райком комсомола! — крикнули все трое. — Завтра в райком! Больше терпеть нельзя! Нам теперь все равно: два привода в милицию уже имеем.
Все три Пети притопали в райком комсомола: Петя-длинный, Петя-толстый и Петя-ершистый.
Пети требовали немедленно созвать бюро и обсудить вопрос о гражданине Прыще.
— Не понимаю, — удивился, разводя руками, секретарь. — Как же вы сформулируете вопрос в повестку дня? Это же совершенно невозможно.
— Возможно! — гаркнули три Пети.
— Как же сформулировать? — повторил секретарь.
— «О влиянии Прыщей на состояние лица комсомола», — предложил Петя-длинный.
— «Борьба молодежи с Прыщами», — предложил Петя-толстый.
— Не так, — сказал Петя-ершистый. — «Прыщи порочат лицо советской молодежи и комсомола».
— Ну, это уж совсем не годится, — сказал секретарь. — Может быть, просто «О гражданине Прыще»?
— Нет, — сказали три Пети сразу, наперебой, — «О Прыщах», обязательно «О Прыщах», а не о Прыще. Может, еще где есть такие. Обо всех надо.
— Тогда так: «О гражданине Прыще и ему подобных», — заключил секретарь.
Представьте себе, ведь обсуждали на бюро! Степенный Петя-длинный сделал краткое сообщение.
— Товарищи! — говорил он. — Мы — молодежь. Это точно. Мы любим школу. Точно. Мы работаем. Это тоже точно. Молодежь покорила целину, молодежь строит заводы, молодежь строит дома, молодежь проливала кровь на защите Родины. Это уж точно. Раз я сказал… — Тут он малость зарапортовался, сбился и продолжал: — Не так я сказал. Значит, так: откуда же взялась такая молодежь? Из плохой школы, из плохой семьи? Не может этого быть! Точно. А гражданин Прыщ позорит нас на каждом шагу, оскорбляет. Везде сует нос и везде портит здоровый воздух. За что он порочит всех и вся? А от нас требуют вежливости к таким вот… Да если курицу дразнить, то и она будет драться! — крикнул он и вытер лоб рукавом. — Вот я вам еще расскажу. Играл на гармошке на базаре комсомолец из колхоза «Луч», а он, этот самый Прыщ, назвал его хулиганом. И чуть гармошку не отобрал. Да, спасибо, парень с головой. Говорит: «Ты за гармошку не берись. А то будешь очень бледный». И кулак показал. «Играть, — говорит, — не буду. Извиняюсь, если не полагается на базаре играть. А за гармошку прошу вас не лапать». Почему это не полагается? Приехал человек из колхоза на базар, купил гармошку, а играть нельзя. Да еще и хулиганом обозвал. Да тут любой выйдет из терпения. Какую же от него требовать вежливость? Я и так еще скажу, как сказал один писатель: «Если человека каждый день называть свиньей, то он обязательно захрюкает»… Почему нельзя играть на гармошке? Глупости все это! В общем, я кончил.
— А что же ты предлагаешь? — спросили Петю.
— А я и не знаю, что предлагать. Просто нельзя дальше терпеть таких Прыщей.
Долго думали ребята, какое же предложение внести и как его сформулировать. Да так ничего и не придумали. Отложили до следующего заседания. В общем-то, все согласились: терпеть дальше нельзя. А вот что же делать с Прыщами? Решили подумать.
А гражданин Прыщ пронюхал о заседании бюро райкома комсомола и заскрипел уже в райкоме партии, у первого секретаря:
— Я дойду куда следует! Дойду! За что они опорочили голос общественности, молокососы? Вы что же распустили их так? Так вы воспитываете комсомол? С кем же мы придем в коммунизм, товарищ секретарь? — И скрипел, и скрипел, и скрипел, как разлаженный чирковый манок.
А секретарь все выслушал. Он не заплакал, как директор школы, не вскипятился сразу, как три Пети, не стал проверять, как начальник милиции, не испугался, как председатель горсовета. Он сказал так:
— Гражданин Прыщ! Я вас выслушал. Воспитывать молодежь надо. Согласен.
— От вас первого слышу такие слова! — воскликнул гражданин Прыщ. — Вот видите…
— Нет уж, я вас слушал, теперь вы послушайте. Так вот. Больше того, убежден я: в систему воспитания надо вносить коренные изменения, но… не с того конца, с которого вы… Впрочем, есть у меня совет.
— В советах я пока не нуждаюсь, мне…
— А все-таки…
— …мне не двадцать лет.
— …а все-таки…
— Это вы им советуйте, а…
— …а все-таки…
— А…
— А все-таки! Все-таки! До свиданья, черт вас возьми!
Нет! Не выдержал и секретарь. Он отошел к маленькому столику, налил из графина воды в стакан и пробовал спокойно освежить горло. Но зубы застучали о край стакана. Что поделаешь, у каждого человека нервы, а секретарь был тоже человек, и не железный. Вот и застучали зубы.
Теперь-то уж гражданин Прыщ напишет прямо в Москву. Будет и там «работа» по «делу» гражданина Прыща. Очень крепкий этот гражданин Прыщ. Крепок, как сухая мозоль: твердая, и нестерпимо больно. Сидит такая мозоль, мучает ногу и воображает, что без нее нога совсем бы пропала.
Ну что с ним делать? Да и что сделаешь, если он дошел даже и до библиотеки! Говорил «дойду» — и дошел. Там он категорически заявил, как «голос общественности», что все книги, от которых читатель смеется, надо изъять.
— Вы мне не возражайте, — монотонно зудел он там. — Вы не думаете о том, что развращаете молодежь. Да. А надо думать. Да. Учтите: народ требует. Народ наш не желает смеяться в такие ответственные моменты строительства новой жизни. Учтите! Вот так. Я говорю это вполне серьезно. Я пишу критическую статью. Скоро будет готова. Учтите. Вот так.
