А мне какое дело? Да, меня уволят, но ведь я все равно потерпела поражение. Я попыталась совершить невозможное — вывести этого человека из состояния эгоистического безразличия и заставить его полюбить свою маленькую дочь. И чего я добилась? Ничего. К тому же, возможно, ребенок теперь останется на всю жизнь калекой. И я еще смею быть недовольной поведением других!

Но все равно продолжала винить его, и уже было все равно, что и как говорю.

— Когда я приехала сюда, — вопила я, — мне не потребовалось много времени, чтобы понять истинное положение дел! Эта бедная, утратившая мать девочка попросту изголодалась! О, я знаю, что ее кормили бульоном, хлебом, маслом, и все это она получала через положенные промежутки времени, но кроме физического голода существует еще и голод души! Она изголодалась по ласке и любви, на которую вправе была рассчитывать! Как вы сами убедились, чтобы завоевать любовь отца, она даже готова была рискнуть жизнью!

— Мисс Ли, пожалуйста, умоляю вас, успокойтесь… Вы хотите сказать, что Элвин сделала это…

Но я не позволила ему закончить.

— Она сделала это ради вас! Надеялась, что вас это обрадует. Она упорно работала много недель подряд! О, как упорно она работала!

— Понятно, — произнес он. Затем извлек из кармана платок и вытер мои глаза. — Вы не отдаете себе в этом отчета, мисс Ли, — почти нежно продолжал он, — но по вашим щекам катятся слезы.

Я забрала у него платок и порывистыми движениями вытерла лицо.

— Это слезы гнева.

— И горя. Дорогая мисс Ли, я вижу, вы очень привязались к Элвин.

— Она всего лишь дитя, — ответила я, — и заботиться о ней — моя работа. Видит Бог, этого почти никто не желает делать.

— Я понимаю, — продолжал он, — что мое поведение заслуживает всяческого порицания.

— Как вы могли… ведь у вас есть сердце? Это же ваша собственная дочь! Она потеряла мать. Разве вы не понимаете, что в этом случае она особенно нуждалась в заботе и ласке?!

И тут он произнес нечто совершенно удивительное.

— Мисс Ли, вы приехали сюда учить Элвин, но я думаю, что очень многому научили и меня.

Я в изумлении смотрела на него, судорожно зажав в руке платок, мокрый от слез.

В этот момент вошла Селестина Нанселлок.

Она удивленно воззрилась на меня, но это длилось лишь секунду, после чего спросила дрожащим голосом:

— Что это за ужасное событие, о котором мне сообщили?

— Несчастный случай, Селеста, — глухо проговорил Коннан. — Элвин упала с лошади.

— О нет! — вскрикнула Селестина. — А что… а где?..

— Она сейчас в своей комнате. Пенджелли вправил сломанную ногу. Бедная девочка. Она спит. Он дал ей успокоительное. Через несколько часов заедет снова.

— Но насколько серьезно?..

— Пока еще нельзя сказать ничего определенного. Но я уже видел подобные случаи. Думаю, с ней все будет в порядке.

Я не могла понять, говорит ли он это серьезно или же просто пытается успокоить Селестину, которую повергло в ужас сообщение о несчастье с Элвин. Я прониклась нежностью к этой девушке, которая, похоже, была здесь единственным человеком, по-настоящему любившим Элвин.

— Бедная мисс Ли очень переживает, — продолжал Коннан. — По-моему, она винит себя в случившемся. Я пытаюсь уверить ее, что вовсе так не считаю…

Я во всем виновата! Как можно обвинять меня в том, что я научила девочку ездить верхом? А поскольку она научилась этому, что плохого было в том, что она захотела участвовать в состязаниях? Нет, это все ваша вина, опять чуть было не выкрикнула я. Если бы не он, она вполне довольствовалась бы тем, что умеет.

С вызовом в голосе я произнесла:

— Элвин так стремилась произвести впечатление на своего отца, что попыталась выполнить непосильную задачу. Это стремление и привело к столь тяжким последствиям.

Селестина опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Перед моими глазами промелькнула сцена, свидетелем которой я стала на кладбище: Селестина, стоявшая на коленях у могилы Элис. Бедная Селестина, подумала я, она любит Элвин как собственного ребенка, потому что у нее нет своих детей и, наверное, как она считает, никогда не будет…

— Нам остается только ждать, — со вздохом произнес Коннан.

— Я, пожалуй, пойду к себе, — сказала я.

Но Коннан покачал головой.

— Нет, останьтесь здесь, мисс Ли. Побудьте с нами. Я ведь знаю, как вы ее любите.

Я взглянула на амазонку, в которую по-прежнему была облачена, амазонку Элис, и заметила:

— Полагаю, мне следует переодеться.

Мне показалось, что в этот момент он посмотрел на меня другими глазами. Возможно, и Селестина тоже. Если бы они не смотрели на мое лицо, им могло показаться, что перед ними стоит Элис.

Мне нужно было как можно скорее переодеться, поскольку в сером хлопчатобумажном платье с наглухо застегнутым лифом я опять стану гувернанткой, и это поможет мне совладать наконец со своими эмоциями.

— Но когда переоденетесь, мисс Ли, вернитесь, пожалуйста, сюда. Я хотел бы видеть вас здесь, когда вернется доктор, — мягко произнес он.

Я поспешила к себе и там сменила амазонку Элис на свое серое платье, которое действительно помогло мне обрести утраченное равновесие. Но не избавило от чувства вины. Впрочем, и от многих других чувств, разъедающих смятенную душу.

В зеркале я видела лицо, искаженное горем и тревогой.

Дэйзи принесла горячую воду. Она собиралась было поболтать, но увидев, что я расстроена, быстро удалилась.

Я умылась и после этого спустилась в пуншевую комнату, чтобы вместе с Коннаном и Селестиной дожидаться приезда доктора Пенджелли.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем доктор, наконец, появился. Мы с Селестиной и Коннаном пили чай. Тогда я не усмотрела в этом ничего необычного, но позже изумилась, вспомнив об этом чаепитии. Похоже, несчастный случай заставил их совершенно забыть о том, что я всего лишь гувернантка. Я хочу сказать, что забыл об этом Коннан. Селестина же всегда держалась со мной на равных.

Коннан, похоже, напрочь забыл о моей вспышке. Он был со мной чрезвычайно предупредителен, а кроме того, в его поведении появилась какая-то несвойственная ему ранее мягкость. Видимо, он хотел избавить меня от чувства вины или хотя бы пригасить это чувство, понимая, что я с таким неистовством накинулась на него именно потому, что страдала от осознания своей причастности к тому, что случилось с Элвин.

— Она справится с этим, — уверенно заявил он. — И снова захочет сесть на лошадь. Когда я был лишь немногим старше, чем она сейчас, со мной произошел несчастный случай, еще опаснее этого. Я сломал ключицу и еще много недель не мог ездить верхом. Но как я мечтал вновь оказаться в седле!

Селестина содрогнулась.

— Если после этого она опять захочет ездить верхом, я сойду с ума.

— Ах, Селеста, дай тебе волю, ты бы ее завернула в вату и спрятала в шкаф. И что дальше? После первого же выхода на улицу она бы простудилась и умерла. Детей нельзя чрезмерно кутать и нянчить. Им, в конце концов, предстоит иметь дело с окружающим миром… Что на это скажет наш эксперт?

Он взглянул на меня.

— Думаю, из них нельзя делать неженок. Но если дети по-настоящему противятся чему-либо, я не думаю, что их следует к этому принуждать.

— Но ее никто не принуждал ездить верхом.

— Она это делала очень охотно, — согласилась я. — Но не могу сказать, что ее к этому побуждало больше — любовь к верховой езде или страстное желание заслужить ваше одобрение.

— Но разве желание порадовать родителей не является похвальным? — почти небрежно поинтересовался Коннан.

— Ребенок не должен рисковать жизнью ради отцовской улыбки.

В моей груди снова закипал гнев, а пальцы впились в серый подол платья, как будто пытаясь мне напомнить, что это уже не амазонка Элис. В сером платье я была гувернанткой, а гувернанткам не пристало навязывать окружающим свое мнение.

Их обоих удивило мое замечание, а я продолжила: