— Да, наверно, вы правы, — задумчиво произнесла Лизавета. — Хотя возможны варианты.

— Например?

— Откуда мы знаем, что полковник бесился натурально? Это Огибахин так пишет, но он же был в панике и наверняка обмочил штаны. Потому и поверил.

— А следователь? Почему поверил следователь? Убитых горем отцов он видел наверняка не однажды. Почему же он позволил лапшу себе на уши вешать? Тоже в панике был?

— Нет, не в панике! — дерзко отвечала Лизавета. — Следователь был не в панике. Он был В КУРСЕ.

Тут-то я ее, торопыгу, и поймал.

— Нет, голубушка! Если бы следователь был в курсе дела, разве он дал бы своему клиенту убежать из СИЗО? Не с собакой бы его тогда искали, а с пылесосом.

— Да, наверно, где-то вы правы, — неохотно согласилась Ли-завета.

— Разумеется, прав. И не где-то, а именно здесь. Вопрос в другом: зачем был устроен весь этот спектакль? Чего, собственно, Ниночка добивалась?

— Ну, это очень просто! — взвилась моя самонадеянная сотрудница. Головная боль ее, по-видимому, окончательно прошла. — Нинка всё подстроила, чтобы этого типа отшить. Во-первых, надоел хуже горькой редьки, во-вторых — он ей просто мешает теперь, когда она сама научилась делать такие же фокусы. Пусть посидит, голубчик, в психушке, а мы тут на свободе порезвимся в свое удовольствие.

— "Порезвимся" — в смысле "пограбим банки"? — уточнил я.

— Хотя бы и банки.

— Да, но почему бы не делать это на пару? Вдвоем веселее.

— С кем, с Огибахиным веселее? — нервно воскликнула Лизавета и снова зарделась. — Три ха-ха. Я же говорю: он ей осточертел своими… своими извращенными приставаниями.

Я решил сменить направление разговора.

— Так или иначе, обвинение с него наверняка уже снято, и он может возвращаться на родину.

— Да уж, — сказала Лизавета и надолго умолкла.

Черт возьми, подумал я, неужели Огибахин до сих пор разводит треп с Москвой? Это ж какие счета нам придут от телефонной компании!

Я поднял трубку спаренного телефона — только для того, чтобы проверить, отзвонился Огибахин или нет.

Лизавета встрепенулась — и тут же с деланным равнодушием повернулась к компьютеру.

Разговор Огибахина с Ниночкой продолжался: шли сплошные интимности, которые нет смысла пересказывать.

Отмечу лишь, что меня удивил сам голос Ниночки — сильное воркующее грудное меццо, почти контральто, за которым так и виделось смугловатое широкоскулое лицо с маленькими глазками, с двойным подбородком и с усиками, пробивающимися над углами тонкогубого рта.

По тексту я представлял себе Ниночку совсем другою… хотя о внешности Ниночки Огибахин, насколько помнится, ничего не писал.

У читателя может возникнуть впечатление, что я слушал чужой разговор непростительно долго. Заверяю вас, что это не так: я положил трубку почти мгновенно. С такою же быстротой мы составляем представление об окружающих, вот только словесное изложение наших молниеносных выводов требует времени.

Лизавета вопросительно на меня посмотрела, я пожал плечами: болтает, сукин сын.

— Виталий Витальевич, — поколебавшись, заговорила моя сотрудница, — мы ни в коем случае не должны выпускать этого человека из рук. Ведь масса возможностей открывается, дураки мы будем, если упустим. Можно провернуть уйму замечательных дел.

— Сейфы начнем потрошить?

— Ну, почему сейфы, почему обязательно сейфы? — возмущенно воскликнула Лизавета. — Есть же космос, в конце концов! Заметьте: этот ограниченный болван ни разу не вспомнил о космосе!

Она вскочила и взволнованно забегала по комнате, не прекращая говорить и судорожно жестикулируя:

— Тут недавно новый спутник Земли обнаружили — естественный, разумеется. Астероид один, пять километров в диаметре, совершенно пустой. Это вам не парк "Германия"! Грузы дисминуизируем — и доставляем, дисминуизируем — и доставляем. Такую станцию можно отгрохать! Даже не станцию — отель четыре звезды. Туристы повалят косяками! Да и туристов, кстати, можно дисминуизировать — за отдельную, естественно, плату. Такие деньги будем с куста брать, Виталий Витальевич, прямо-просто с куста!

— Подождите, подождите, — остановил я полет ее фантазии. — Не выпускать Огибахина из рук — это как? Загнать в бутылку, что ли?

— Нет, из бутылки он убежит, — с сожалением сказала Лизавета. — Удержать его можно только вниманием и заботой, это я беру на себя. Он, в сущности, очень запущенный мужик.

Я смерил Лизавету взглядом: нет, не видит себя человек со стороны.

— Так если у вас на него такие виды, может быть, напрасно мы позволяем ему любезничать с Ниночкой?

— А это нам только пойдет на пользу, — злорадно ответила Лизавета. — Она же такое западло ему устроила, пусть дурачок оценит доброе к себе отношение.

— Интересно, — сказал я, — жива его матушка или нет? Как вы полагаете?

— Вы от меня слишком много хотите, Виталий Витальевич, я не Нострадамус, — ответила Лизавета.

Судя по всему, сотрудница моя, как лягушка-путешественница, уже была убеждена, что это она всё придумала.

— А почему вы о ней спрашиваете?

— Жалко ее. Вот уж кто пережил.

— Ничего, оклемается, — отмахнулась Лизавета, как будто речь шла о надоедливой свекрови. — Нам теперь знаете о чем надо подумать? Как оформить ему право пребывания.

— А выходите за него замуж, — посоветовал я, — вот и право.

— Этот вариант находится в стадии проработки, — слегка порозовев, ответила Лизавета.

— Только трудно вам будет справиться с Ниночкой, — заметил я.

— Ниночка — это пройденный этап, — беспечно сказала Лизавета. — Ниночка себя изжила.

Едва она успела произнести эти слова, в коридоре послышались шаги, и на пороге возник Огибахин. Лицо его светилось совершенно младенческим счастьем.

— Виталий Витальевич, — сказал он, — благодарю вас за внимание, за тепло, за уют. Все наши договоренности отменяются: я уезжаю в Россию. Боже ж ты мой, какое облегчение, какое счастье! Всё позади, всё позади, всё позади.

Я взглянул на Лизавету — у нее было опрокинутое лицо человека, над которым надругались самым мерзким, глумливым и предательским образом.

Что же касается меня, то я полностью разделял чувства Огибахина и тоже испытывал облегчение и почти счастье, как хозяин, который, стоя на пороге, сердечно прощается с опостылевшим гостем.

— Рад слышать, — сказал я, — очень похвальное и разумное решение. Каким транспортом предполагаете отправиться?

— Скорее всего, в коробчонке, — весело ответил Огибахин. — Боюсь сюрпризов на границе. Наберу с собой в дорогу немецкой колбаски, пива две полдюжины — и цурюк нах хаузе.

— Кому доверитесь? Очередному Кирюхе?

— Вот по этому поводу я хотел бы с вами переговорить, — вкрадчиво сказал мой гость. — Если в ближайшее время вы собираетесь посетить белокаменную, то я с удовольствием…

— Виталий Витальевич никуда не едет до конца года, — быстро проговорила Лизавета.

Право, она слишком много на себя брала: я как раз планировал поездку в Москву по делам, и Лизавете это было известно.

Впрочем, компания Огибахина меня не вдохновляла: во-первых, он мне уже и так осточертел, а во-вторых — не в моих привычках возить через границу нелегалов.

— Старым способом, наверно, будет надежнее, — сказал я. — На переправе коней не меняют.

— Что ж, очень жаль, — без особого огорчения ответил Огиба-хин. — Придется ехать на каком-нибудь перегонщике. Навру ему с три короба, и пусть это будет последняя ложь на моей совести.

В том, что эта ложь будет последней, у меня были основания сомневаться, но заводить разговор на эту тему уже не имело смысла.

— Если не секрет, — поинтересовался я, — что повлияло на ваши планы столь кардинально?

— Так зовут же! — ответил Огибахин, расплываясь в счастливой улыбке. — И взглядом, и криком зовут. Жить без меня, как выяснилось, невозможно.

Лизавета хмыкнула и отвернулась к окну.

— А не боитесь, что на границе вас подкараулит Игорек? — спросил я. — Банкиры злопамятны.