И ушел я несолоно хлебавши.

Подруге своей я не стал об этом рассказывать.

Ее юридические советы мне не вполне подходили.

94

Это был, конечно, положительный опыт: теперь я знал, как в Германии работу искать и чего можно ждать от хозяев.

На следующий день я стал ходить от стройки к стройке и внаглую предлагать свои услуги.

С третьей попытки меня взяли. На сей раз обещали десять марок в час, но зато ежедневно. За ночную работу (стройка была срочная) — пятнадцать марок.

Само собой разумеется, я выбрал ночную работу. И вкалывал через ночь при свете прожекторов.

Впрочем, свет прожекторов — это литературный образ: работа у меня была под крышей, в помещении складского типа. Туда ежедневно подвозили всевозможные строительно-отделочные материалы, которые за ночь нужно было распаковать и разложить по стендам.

На этом складе хозяин держал троих. Я вызвался работать один — за тройную, естественно, плату. Хозяин рассудил, что для шварцарбайтера это слишком жирно, и согласился платить мне по двадцать пять марок в час — после двухнедельного испытательного срока.

Шельмовал, конечно. Мне было известно, что через две недели необходимость в складе вообще отпадет и меня перебросят на другую работу.

Но мне было выгоднее трудиться без свидетелей.

Оставшись один, я дисминуизировал грузы, перемещал их куда надо в пять минут — словом, вкалывал по-стахановски.

Один раз чуть не застукали: явился разнорабочий-африканец и стал требовать какие-то кронштейны.

Кронштейны эти чертовы лежали в ящиках, а ящики, дисминуизированные до размеров спичечного коробка, я уже разложил по стеллажам, но еще не успел увеличить.

К счастью, африканец лопотал на каком-то смешанном англо-немецко-зулусском наречии, и я выпроводил его со склада:

— Не понимаю тебя, брат, извини. Дер шеф золль йеманд андерс шикен. Пусть мастер пришлет кого-нибудь другого.

Среди рабочих были там и курды, и румыны, и турки. Были и русскоговорящие. Все как один шварцарбайтеры — кроме, пожалуй, поляка-крановщика.

С соотечественниками я не общался из осторожности, хотя они меня сразу вычислили:

— Этот, кладовщик-то? Да русак он, такой же, как мы, русак. Только по-немецки говорить наловчился, вот и нос задрал, своих не признаёт.

Насчет немецкого — что правда, то правда: язык лучше всего учить в постели, и наша дружба с Керстин шла на пользу нам обоим.

А у этих мужичков такой возможности не было: своих жен они привезли с собой. Да и университетским образованием ни один из них не мог похвастаться: дай бог четыре класса сельской школы.

Их русская речь была обильно пересыпана всякими "абер" и "дох", но правильно выговаривать жизненно важное слово "арбайтсамт" (биржа труда) ни один из них так и не научился: все дружно говорили на казахский манер "арбайзам".

— Дох, я только что с арбайзаму.

95

Зимней ночью накануне Рождества я трудился на стройке, то есть стоял у забора в уголке для курения, любовался звездным небом и слушал разговоры других курильщиков-русаков: не знаю, как у них, а моя ночная норма была уже выполнена.

Зима в тех краях — понятие скорее астрономическое, чем климатическое. В небесах Орион, на календаре — декабрь, но снега нет и в помине. Так, холодный дождик с порывами ветра. Значит, завтра утром жди гололеда.

Соотечественники мои притерпелись к тому, что я по-русски не говорю, и, не обращая на меня внимания, делились друг с другом своими печалями.

Один купил на привезенные с родины денежки подержанный автомобиль, а соседи донесли, и собес перестал выплачивать пособие: имеешь средства — на них и живи.

Другого агент уговорил застраховать жизнь на грабительских условиях, а расторгнуть договор никак не получается.

Третьему продали за две тысячи марок набор кастрюль, которые якобы не надо мыть, а они через месяц позеленели.

Четвертый съездил к родне в Казахстан, а за это время его вызвали в "арбайзам": ты находишься в распоряжении германского рынка труда, а значит должен быть постоянно досягаем. Не явился в срок — прощай, пособие: отлучаться без уведомления не имеешь права.

Пятый собачку завел, а собачка шустрая оказалась, кинулась под колеса проезжавшей машины. Водитель думал, что собачка застрахована, и предпочел тюкнуться в фонарный столб: иначе хлопот не оберешься. А собачка оказалась незастрахованной, и за ремонт машины суд насчитал двенадцать тысяч.

— Я говорю: абер как я буду выплачивать такую уйму денег, у меня пособие четыреста марок в месяц, три года не пить, не есть, что ли? Дас ист квач, говорю, это ж бессмыслица. А он мне: найн, нихьт квач. В общем, золотая получилась собачка.

96

Слушая эти разговоры, я заметил, что вдоль забора едет зеленый полицейский фургон. За ним второй, третий, целая колонна: двенадцать машин.

Двигались они медленно и почти беззвучно.

Такое увидишь не часто: разве что во время скандальных футбольных матчей либо массовых манифестаций.

Но матчи и манифестации по ночам не проводят. Куда это в середине ночи перебрасывают крупные полицейские подразделения? А вдруг переворот?

Едва я успел задуматься над этим вопросом, как фургоны слаженно развернулись, захлопали автомобильные дверцы, и из машин высыпали полицаи.

Ни разу я не видел такого количества зеленых мундиров: человек двести, никак не меньше.

Волосы у меня встали дыбом. В своей гордыне я возомнил, что приехали брать меня, нелегала номер один Федеративной Германии.

Однако русаки, более опытные в шварцарбайтерских делах, оценили ситуацию более трезво.

— Полундра, мужики! — сказал хозяин золотой собачки. — Под раццию попали, айда огородами!

И курильщики побежали в разные стороны, петляя и прячась за желтыми передвижными времянками.

Но бежать было поздно.

Фургоны врубили дальний свет, и стройплощадка оказалась в огненном кольце.

— Кайнер рюрт зихь фом флек! Всем оставаться на своих местах! — скомандовал гортанный мегафонный голос.

В окнах строящегося здания тоже заметались, забегали.

В вагончике конторы началась паника.

Я не стал терять время: залез в ящик и, моментально обратившись в существо пятисантиметрового роста, глубоко зарылся в смешанный с пеплом песок.

Вообще-то это было рискованно: любой земляной жучок мог серьезно меня покалечить. Но я знал, что никаких жучков здесь в земле не водится: Германия эту живность давным-давно извела.

О рацциях, то есть о полицейских облавах, мои коллеги, пугая друг друга, рассказывали всякие ужасы: кого-то выслали в двадцать четыре часа, кого-то в тюрьму упекли.

Интересно, думал я, как поступят со мною. Если что, буду проситься в тюрьму: Керстин говорит, что там очень даже неплохо.

Между тем полицаи деловито прочесывали территорию.

Пришли и в уголок для курильщиков.

Я слышал, как они перебрасываются репликами обо мне:

— Тут еще один на складе работал, невысокий такой славянин, куда он девался?

— Сбежал, наверно. По ночам они быстро бегают.

К счастью, собак у них не было. Должно быть, какая-то инструкция запрещала брать на подобные дела собак.

Постепенно ходьба вокруг склада прекратилась, шум сконцентрировался в районе конторы. Я осторожно высунул из ящика голову.

Из конторы одного за другим выводили моих понурых коллег, сажали в машину и увозили.

Проверка документов продолжалась часа полтора.

Наконец зеленые фургоны разъехались.

Последним из вагончика вышел хозяин, он был в смокинге с бабочкой: должно быть, вызвали с какого-нибудь великосветского мероприятия.

Хозяин самолично вырубил прожектора, постоял руки в брюки, оглядывая свою меченую стройку, смачно выругался:

— Шайс булленшвайне!

В смысле "менты поганые".

После чего отбыл на своем серебристом "вольво", увозя в кармане недоплаченные мне сто двадцать марок.

Я простил ему этот маленький должок: его неприятности, в отличие от моих, только начинались.