— Нет, не совсем, — нахмурился Игорь Дмитриевич.

Я уже заметил, что президент "Аметиста" очень высокого мнения о своем интеллекте и не любит, когда его ловят на непонимании.

— Уменьшить сотню тысяч человек — и накормить их девятью хлебами! — с излишним, быть может, пафосом пояснил я. — Но в одиночку мне с этим не справиться. Нужен спонсор.

Некоторое время Игорек молчал, пытаясь представить себе грандиозную картину массовой дисминуизации бомжей в масштабах всей страны, потом лицо его прояснилось, и он начал смеяться.

— Вот это государственная идея! Сперва бомжей изведем, потом за шахтеров примемся. Будем снимать их с пикетов, как груздей. А после пенсионеров, учителей, вообще безработных. То-то просторной станет матушка Россия!

Я терпеливо ждал.

— Ты с кем-нибудь делился этим планом? — отсмеявшись, осведомился Игорек.

— Нет, не успел.

— Ну, и слава всевышнему. Забыть, забыть, всё забыть. Есть, друг мой Гулливер, исполнители, нередко очень даровитые, и есть генераторы идей. Так вот, ты не генератор. И лучше не суетись. Генерировать идеи будут другие.

Ладно, другие — так другие. Подождем, время терпит.

49

В одно из своих посещений Игорек озадачил меня вкрадчивым вопросом:

— В окошечко все-таки поглядываешь?

— Есть такой грех, — сознался я. — А почему нельзя?

— Не то что нельзя, но — не советую. Опасно для твоего здоровья. Во дворе стали появляться какие-то посторонние людишки. Полагаю, из твоих бывших соратников. Если ты им что-то задолжал, они так просто не отстанут.

Что-то в выражении глаз Игорька мне не понравилось. Он смотрел на меня с нехорошим прищуром.

— Как же они меня вычислили? — недоверчиво спросил я.

— Очень просто. Ларка подобрала тебя в двух шагах от "Феникса", который, как я понимаю, ты потрошил. Теперь твои друзья отрабатывают ее след. На всякий случай я расставил тут своих ребят, так что не удивляйся.

Игорек лукавил: топтунчики у дверей моего убежища и возле подъезда появились сразу после его первого визита. Конечно, люди "Аметиста" понапрасну не светились и не дышали в замочную скважину, но их незримое присутствие ощущалось. Кто-то постоянно шаркал ногами и сморкался на лестничной площадке пролетом ниже. А один раз, глядя из окна, я заметил, что мой "Барс", прежде чем сесть в свой огромный джип, перекинулся парой слов с автолюбителем, пытавшимся у подъезда завести "жигуленка": это был короткий разговор двух служак, делавших общее дело. Когда снабженец отбыл, автолюбитель закрыл капот, забрался в кабину и оттуда до обеда наблюдал за подъездом и моими окнами. Потом уехал и он, а на его месте появился другой.

Короче, с моей берлоги не спускали глаз круглосуточно. И дело было не в интригах камергера: я нужен был Игорьку, и он не желал, чтобы меня перехватили.

— Вот тебе, опять же на всякий пожарный, маленькая штучка, — сказал Игорек и протянул мне пистолет. — Бери, бери, не стесняйся, у меня еще есть. Пригодится хотя бы для того, чтобы уйти из жизни добровольно, а не по желанию каких-то там мудаков. Такие уж наши времена.

Пистолет был серый, пластиковый, приятно шершавый на ощупь, так отделывают дорогие портативные фотокамеры. Несмотря на свой приличный (около килограмма) вес, он легко ложился в ладонь.

— Это что, "беретта"? — спросил я, принимая подарок.

— Ну, почему — как пистолет, так обязательно "беретта"? Не будь пошляком, Гулливер. Поднимай выше, это австрийский "глок-30", я за него в Будапеште полторы тысячи баксов платил. Десять патронов в обойме, одиннадцатый в стволе. И, между прочим, ни единой металлической детали: захочешь угнать самолет — лучшего оружия не надо.

50

Конечно, я и сам раньше подумывал об оружии: а как иначе может защитить себя маленький человек, которого травят крысами и пытаются силком запихнуть в водочную бутылку?

Но это были, так сказать, мои трудности, я ни у кого пистолет не просил. "Аметист-банк" обеспечил мне наружную охрану, и снабжать меня оружием было совершенно излишне.

С другой стороны, почему не расценить это как проявление доверия? Жест характерный и совершенно естественный для психологии гражданской войны.

Придя через пару дней, Игорек как бы между прочим осведомился, не пробовал ли я стрелять.

Я ответил, что делать это в квартире неблагоразумно.

— А при дисминуизации? — спросил он. — Давай попробуем. Люблю безобразия.

Я решил, что это просто мальчишеское любопытство, и доставил ему удовольствие.

Стрелок я был никудышный.

В армии старшина Саенко говорил:

— С твоей фамилией только мимо очка ссать. И детей у тебя не будет, ты своей бабе куда надо ни в жисть не попадешь.

Игорек очень интересовался дальностью боя и пробивной силой пули, меткость моя его не заботила:

— Дело наживное.

Один раз даже подставил вместо мишени свою ладонь, и я, не без тайного злорадства, в нее пальнул.

— Уй, больно! — завопил президент "Аметиста", вскочил и заплясал по комнате, тряся рукой и дуя на крохотную ранку.

С трех шагов (то есть, считай, с пятидесяти метров по парижскому счету) моя микроскопическая пуля пробила президентскую ладошку насквозь.

После этой пристрелки мне в продуктовую сумку стали вкладывать и патроны.

Но даже это не вспугнуло меня и не побудило к бегству: я всё еще предпочитал верить обещаниям Игорька, что государственные дела у меня еще впереди.

В гостиной я устроил мини-тир и развлекался от нечего делать, как офицер провинциального гарнизона.

От стены до стены поперек там было три с половиной метра, по парижскому счету — триста пятьдесят.

Через неделю с такого расстояния я выбивал шестьдесят из ста, а это, простите, для белобилетника совсем неплохо.

51

Так прошло четыре месяца. Миновала зима, стаяли снега, отшумели майские праздники, во дворе зазеленели деревья.

Посещения Игорька участились: теперь президент "Аметист-банка" заезжал ко мне ежедневно.

Началась политобработка.

Имитируя дружескую откровенность, Игорек жаловался на трудности дикого российского рынка, мне же полагалось лишь согласно мычать в ответ.

Как и всякий агитатор, президент говорил банальности, от которых ему самому вязало скулы.

Реформы в стране буксуют, втолковывал мне он, это ясно даже ребенку.

Ожидания, что невидимая рука рынка всё решит и устроит, не оправдались, народ в своей массе глубоко разочарован и обижен на молодых реформаторов, то есть на нас.

Почему? А потому, что в объективный процесс вмешались субъективные тормозящие факторы.

Все добрые начинания и задумки воплощаются в дерьмо — в точности, как у осы, которая, подобно пчеле, строит свои серые соты — и заполняет их несъедобной дрянью.

Эту образную фигуру Игорь Дмитриевич придумал сам, втайне ею очень гордился и иллюстрировал ею свои речи неоднократно, сам наверняка считая себя медоносной пчелой.

Вопрос, что делать, неактуален, говорил он, всем и так понятно, что делать: установить, кто виноват, — и устранить досадную помеху.

Тогда всё пойдет как по маслу.

Я слушал — и погружался в глубокое уныние.

"Если кто-то делает не то, что мне требуется, его надо срочно задавить". Этот принцип шустрый юноша впитал с молоком матери.

Других способов он просто не знал.

Мне следовало бы давным-давно догадаться, что меня не просто держат про запас, меня высиживают, как киллера.

А пистолет мне был вручен только для того, чтобы я привык к оружию и, грубо говоря, пристрелялся.

Оставалось лишь узнать, кого мне заказывают.

К этому и вел мой президент.

— Почему я с порога отверг твою продовольственную программу? Коллективное кормление бомжей — бред, конечно, собачий: бомжи сами виноваты, что они бомжи. Пусть научатся играть на бирже. Но возможен вариант: скажем, пропитание заключенных. И к кому мы с этим планом придем? К нему, к этому пидеру гнутому. А он все наши с тобой задумки-живинки тут же присвоит и обратит не на государственную, а на свою личную пользу. Хотя, казалось бы, куда еще, но этому говноеду всё мало. Прожорлив и притом здоров, как бык, еще полсотни лет проживет, если его не прикончить. Да как прикончишь? Охраны у него — целый батальон, свои бэтээры, свои вертолеты. Маршруты меняет по три раза на дню, ночует на разных квартирах…