А потом еще по двору, по грязному слегка подмерзшему снегу. Пешая прогулка по ледяным торосам северной Аляски в сравнении с этим моим походом показалась бы приятным развлечением.

Я шел на волю целый день.

Только к вечеру в темном углу за мусорными баками я вернулся в нормальные размеры — и обнаружил себя в подворотне соседнего дома, в том же квартале.

32

На квартиру свою возвращаться мне было нельзя, на работе появляться тоже.

Ко всему прочему, у меня с собой не было решительно никаких документов и денег. Да что там деньги: отобрали часы и даже брючный ремень.

Между тем мне срочно нужно было обновить одежду и изменить внешность: сбрить усы, например (я со студенческих лет ради поддержания своей репутации носил циничные усы и наглые бакенбарды).

Вот в таких обстоятельствах той же ночью я и совершил свою первую магазинную кражу.

Выбрав одноэтажный универмаг (именно одноэтажный, памятуя о мучительных тюремных ступеньках), я проник в торговый зал, подобрал себе полный прикид, теплую куртку, электробритву, тут же и побрился.

В кассе кафетерия нашел немного денег. Перекусывать, однако, там не стал, хоть и очень хотелось: интуиция подсказывала мне, что это было бы серьезной ошибкой.

Делал я всё это машинально, сам порою удивляясь криминальной логике собственных действий.

Старый свой костюм, к примеру, я дисминуизировал и спустил в унитаз кафетерия.

То же самое проделал с некоторым количеством товара — джинсовой одежды, дорогих костюмов и обуви: необходимо было создать впечатление, что здесь работали по-крупному, а не просто переодевались.

Среди груды ковров я позволил себе поспать — естественно, держа под боком будильник из часового отдела.

Который потом поставил на место.

Разбудили меня, однако, не часы, а охранники.

Ни с того, ни с сего тройка амбалов в пятнистых комбинезонах с короткоствольными автоматами наперевес вошла в центральный вестибюль.

Постояли, поводя стволами направо-налево, потом кто-то из них громко пёрнул, и, засмеявшись, они ушли.

Минут через десять один вернулся и, рыская, пробежал по главному залу. Развернулся, схватил пару носков и тоже ушел.

На рассвете я покинул гостеприимный универмаг и влился в миллионную армию ходоков по столице.

33

Мне, собственно, теперь ничто не угрожало — кроме неожиданной проверки документов в метро.

Вот почему я предпочитал перемещаться либо пешим ходом, либо на автобусах и троллейбусах. Благо билетная книжечка чудом сохранилась.

Вы спросите: а куда я, собственно, перемещался? Да и зачем? Не потеряла ли жизнь моя всякий смысл после утраты великой любви, доброго имени, службы, семьи и жилья?

Я отвечу так: даже пни продолжают жить, господа.

Все датчики моей связи с социальной средой были отключены либо просто оборваны, кроме одного: во мне пульсировало чувство огромной, непоправимой вины.

Я обязан был как-то искупить эту вину, сделать что-то особое, доброе — в память о своей любимой.

Увековечить ее горькую память.

Применить свой погибельный для Ниночки дар на какое-то большое и хорошее дело.

Чем конкретно увековечить, как применить — я не знал и даже не думал: просто жил механически в ожидании, когда нужную мысль подскажет сама текущая жизнь.

34

После долгих блужданий по городу я выбрал себе базовый район обитания: возле станции метро "Бауманская" поселился в подъезде девятиэтажного дома — среди таких же, как я, беспаспортных бомжей.

Все лестничные площадки этого дома были загажены и завалены тряпичными бомжовыми гнездами.

Жильцы по лестнице ходить брезговали и боялись, ездили на лифтах, а когда оба лифта выходили из строя — сидели дома и обзванивали ремонтников.

Надо сказать, что бездомные приняли меня как своего: выделили угол на площадке пятого этажа, подстилку из старого ватника, угостили водкой, поделились едой.

Был там старичок-аккордеонист (по его словам, отец знаменитой эстрадной артистки), ночевал дезертир из стройбата, еще бывший директор дома культуры (так, по крайней мере, он говорил), двое беспризорных подростков, провинциальный журналист.

Питались чем попало, доходило и до помоек, но у меня уже через пару дней проблем с питанием не было.

Равно как и с одеждой, и с деньгами, и с горячей ванной, о которой мечтает любой, даже самый заскорузлый бомж.

Да и ночевал я на площадке лишь изредка, чтобы не порывать, как говорится, связь со своим теперешним классом.

Как я устраивался? Думаю, это не требует комментариев.

Все московские квартиры были для меня открыты.

С небольшой поправкой: все, но не в этом подъезде на "Бауманской". Здесь я своим даром не пользовался.

Не живи, где живешь.

Днем, как и мои товарищи по несчастью, я слонялся по городу, к вечеру ехал на Профсоюзную, в тот район, который некогда называли царскими домами.

Там я высматривал квартиру с темными окнами, остальное, как говорится, дело техники.

Эти новорусские — их большими домоседами не назовешь. Ночевать в родных стенах им боязно — или тоскливо.

Тоже следуют правилу: не живи, где живешь.

То они на Канарах, то в ночном казино, то в гостях, то на загородных дачах.

Двери у них у всех, разумеется, бронированные, да только мне это не помеха. Смысл бронированной двери в том, чтоб ее нельзя было вышибить даже бомбой: ставят наспех целый блок, а вокруг косяка — щели в палец, стоит только отогнуть кожаную обивку.

Я проходил в квартиру, как нож сквозь масло.

Риска напугать спящего ребенка практически не было: у новорусских очень редко рождаются дети.

Кошек они, как и я, ненавидят.

Вот собак действительно держат, но собаки в таких домах совершенно безумные от одиночества, при малейшем шорохе они так воют и кидаются на дверь, что не ошибешься.

Короче, я входил в пустую квартиру, принимал ванну, переодевался, устраивал себе ночной пир… холодильники и бары у них, как вы понимаете, не пустуют.

Кейфовал, смотрел видео, наслаждался дорогими напитками, кимарил время от времени, избегая глубокого сна, а ближе к утру уходил досыпать в скверик.

Предыдущую одежду дисминуизировал и где-нибудь по дороге бросал в мусорный бак.

Прихватывал ли что-нибудь на добрую память? Деньги — да, украшения — ни под каким видом. Чтоб не оставлять никаких следов.

По прошествии времени я разжился настолько, что позволил себе сделать паспорт, самый настоящий, с московской пропиской, только не по моему адресу и на другую фамилию, которую, полагаю, нет надобности здесь называть.

Загранпаспортом я тоже на всякий случай обзавелся.

Документы дали мне возможность беспроблемно менять валюту, ночевать в хороших гостиницах, и теперь в "царские дома" я наведывался только за деньгами.

Если вы думаете, что новорусские держат деньги исключительно в банке, то вы глубоко ошибаетесь. Их квартиры завалены наличкой. В серванте, в баре, просто на столе — всюду пачки несчитанных денег, все валюты мира, включая мозамбикские метикалы.

Но, сколько веревочку ни вить, а концу непременно быть.

Так и случилось.

35

Я облюбовал квартиру, в которую, по всем признакам, давно уже не ступала нога человека.

Нормальное жилье трудящейся грабительской семьи: три холла, три туалета, две ванных, гостиная с эркером, кабинет тоже с эркером, две спальни (одна с гардеробной комнатой), два просторных чулана, кухня смежная со столовой — и еще комната для гостей.

Всё обставлено дорогой финской мебелью — за исключением гостевой, где меблировка на уровне скромного провинциального отеля.

Этим комфортом наслаждалось, однако же, какое-то одичалое пустодомное быдло.

На стенах кисея паутины, в углах хлопья пыли, под столами засохлые крошки предыдущей еды, зеркала захватаны сальными руками, постельного белья вовсе нет, ванные и раковины загажены до такой степени, что к ним страшно даже приблизиться, углы мебели во вмятинах и отбоинах, на горизонтальных поверхностях — круглые липкие следы от бутылок и стаканов.