— Не то слово. Видите кровавые следы? Тоська проходит на кухню с другой подушкой, стреляет два раза, промахивается, целится лучше и убивает Федора. У Федора в руках нож. Вы что-нибудь понимаете?

— Полагаю, что Федор с подельниками вычислили, где прячется Белка, и решили его навестить, — пожал плечами Кремнев. — В который раз убеждаюсь, что информированность в криминальной среде многократно превышает таковую в органах правопорядка.

— Меня вот еще что смущает, Сергей Николаевич, — подал из коридора голос Сальников. — Следы. Женские туфли. На Тоське были ботинки.

— Вторая женщина? — удивился Кремнев. — Думаете, та, из лифта?

— Надо будет у нее подошвы проверить. Если это она, должны остаться частицы известки. Но готов спорить, что это она.

— Погодите... — Кремнев вспомнил утренний разговор с Перетрусовым. — Алексей Андреевич, труп женщины из лифта уже в морге?

— Думаю, что да, — ответил Сальников.

— Сдается мне, что мы ее тоже очень быстро идентифицируем. Или я что-то путаю, или в лифте не кто иная, как сама мадам Прянишникова.

Асы уставились на коллегу.

— Она же парализованная, — высказал общую мысль Кирпичников.

— Отнюдь. Бодра и полна сил... была, если я правильно все понял.

— Она что, в мокрушницы подалась? В атаманши?

— Полноте, Аркадий Аркадьевич, они все сейчас масть меняют. В любом случае труп нужно дактилоскопировать и сравнить отпечатки. У нас ведь имеются отпечатки Прянишниковой?

— Имеются, — ответил Сальников.

— Тогда я своего протеже навещу. Удачи вам, господа.

— Увидимся, Сергей Николаевич.

Протеже, как называл очередного своего выученика Кремнев, делал обход. Почти все домочадцы родились слепыми и глухими, так что на свидетелей полагаться не приходилось. Все, что было известно о трагедии, агенты знали со слов уличной пацанвы.

— Машина стояла там, на Бассейной. Мужик с бабой на руках выпали на Лиговскую, потом он потащил будущий труп...

— Андрей, вот давай без этого — «будущий труп», «бывший человек». Ты сыскарь, а не репортер бульварной прессы.

— Извините, Сергей Николаич. Словом, мужик бабу потащил на Бассейную, увидел грузовик, потребовал везти в Мариинку. Выгнал из кабины другую бабу, та побежала, мужик за ней. В это время первую бабу, которую мужик на руках нес, из машины водитель вытолкнул и переехал ее. Мозги — на пол-улицы.

— Подробности не смакуем.

— А мужик за бабой другой все равно гонится. Та в подъезд, он за ней. Может, если бы в том подъезде черный ход не заколотили, она б сбежала, а так — четыре выстрела в башку, вся кабина в красном.

— Не смакуем.

— Вот и все. Но писать протокол не получится — свидетелей все равно нету.

— Оформишь как донесение осведомителя. Все у тебя?

— Все.

— Выясни, что за автомобиль, куда поехал. Ему сейчас надо отмыться — наверняка и кабина в крови, и все остальное. А я пока на Лассаля. И давай уже, закругляйся здесь — работы много.

Вторым происшествием была смерть старьевщика с Тамбовской. Тележка стояла на Расстанной, сам старьевщик в полулежащем положении найден на Тамбовской, напротив своего дома. С виду смерть была от естественных причин, куча народу сразу опознала покойника как Леннарта Себастьяновича Эбермана, и тело увезли в городской морг, оставив сообщение соседям.

Смерть второго старого знакомца за одно утро Сергея Николаевича насторожила. Такие пары не могут быть случайными. Кремнев приехал в морг. Там ему сказали, что вскрытие старику еще не делали, но, судя по внешнему виду, преставился от сердечного приступа. Чтобы переварить и сопоставить два этих события, сыщик решил пройтись до конспиративной квартиры и дождаться там Перетрусова, с которым договорился встретиться в два пополудни.

Но Перетрусов не пришел ни в два, ни в три часа. Это еще более обеспокоило Кремнева, и он вернулся на Лассаля.

Там его ждало третье известие: на квартиру Эбермана совершено разбойное нападение.

— ...А я такая говорю — вон, Ева идет, она все знает, — причитала соседка. — Заходят они такие...

— Она что, не одна была?

— С кавалером была, ага. Заходят они такие, а нас бандюки эти уже в комнате закрыли-и-и... — Баба тихонько принялась подвывать.

У Кремнева уже голова болеть начала. Баба причитала, бесштанная команда пацанов бегала кругами вокруг сыщика и орала как оглашенная.

— Уймите детей, мешают, — попросил Сергей Николаевич.

— А ну, быстро заткнулись все! — От грозного окрика мамаши даже сам Кремнев слегка присел. — Пока бошки не поотрывала!

Мелочь как ветром сдуло.

— Сколько их было?

— Кого? Бандюков? Три штуки. Я ж не знала, товарищ, они ж бумажками своими потрясли — обыск, говорят, Эберману делать будем. А вы как хотите, а я завсегда знала, что этот Эберман — буржуй недобитый. Одно слово — еврей.

— Он швед, — машинально поправил Кремнев.

— А какая разница?

Спорить Кремнев не стал. Его интересовал спутник Евы.

— А что за кавалер-то был?

— Евкин-то? Ну, такой, ничего себе, молоденький, ладный весь из себя. Со стекляшками на носу, как у слепого. Я ж его вблизи-то и не видала, нас как в комнату загнали, я и дышать боялась. Малых в шкаф заперла, думаю — если убивать придут, глаза повыцарапаю.

— Раньше кавалера того видели?

— И-эх, — тяжело вздохнула баба. — Кабы я такого раньше увидела, думаете, жила бы щас со своим паразитом? Ну вот почему Евке этой такой дроля достался, а мне омморок один, а? Уж я бы такого бы держала, да не отпускала...

— Не отвлекайтесь, любезная. Дальше что было?

— Так я ж и говорю: заперли нас. Только и слышно в колидоре-то — ругаются, спорят, Евка визжит. Я думаю — ну, сейчас снасильничают ее, а потом за меня примутся. Им-то, бандюкам, известно, одно на уме. А потом слышу — вроде спокойно стало, ушли. Понятно, выглянули мы, посмотреть. А колидор заблеван весь, и кавалер на кухню в сапогах своих поганых проперся. Слышу — вода потекла, он зафыркал весь. Думаю, ну сейчас как выйду, как наведу шороху! А тут дверь опять открывается, и забегает еще один. Я уж от греха подальше опять дверь на щеколду замкнула, думаю — щас окно открою, на всю Тамбовскую голосить буду. Думала, снова да ладом щас начнется. А они вместо этого на кухне сели и давай лясы точить!

— О чем?

— Да разве оне докладывались?! Я слышу, что нормально говорят, вроде как и убивать никого не собираются. А в колидор все равно выйти боюсь. Сами ж видите — малые у меня все, на кого мне их оставлять-то? На ирода своего пьяного?

Баба опять начала сползать в истерику.

— А второго вы видели?

— Не, темно же, в колидоре-то. Но издаля слышала, что кавалер его по фамилии назвал, вроде Иванов.

— Иванов?

— Я не знаю, не слышала. Где кухня, а где я. И дверь на щеколде.

Кремнев понял, что окончательно запутался. Что Белка искал у Эбермана? Прибежал-то явно не просто так. Зачем напал на племянницу? И почему оставил в живых кавалера? В том, что в роли кавалера выступал Перетрусов, Сергей Николаевич почти не сомневался. И уж совсем непонятно, откуда вывалился этот Иванов.

Пока Сальников и Кирпичников колдовали в комнате Эбермана, Кремнев прошел на кухню. Если этот неизвестный Иванов тоже прискакал к Эберману, значит, старый мошенник представлял интерес не только для Белки. Перетрусов и неизвестный Иванов сидят на кухне, потом вместе куда-то уходят. Богдан должен знать, что скоро на квартиру приедет уголовка. Он должен оставить сообщение, незаметное для собеседника.

— Алексей Андреевич! Аркадий Аркадьевич! — позвал Кремнев.

Коллеги пришли на кухню.

— Как вы думаете, где можно оставить сообщение, на виду, но незаметно.

Асы огляделись. Запыленное окно, пол немыт, побелка на стенах уже обтерлась и изрядно засалилась. Водопровод и печь вне подозрений. Мебель: захламленный буфет, кухонный стол, накрытый газетами, заляпан; несколько табуретов вокруг.

— Можно карандашом на столе написать, — предложил Кирпичников.