- Заперто, - сообщает он запыхавшись. - На стук никто не откликается. Будто вымерли все.

  - Странно, - произносит князь и, отодвинув заслоняющую путь ветку, направляется к усадьбе. Следуем за ним. В мыслях надеюсь на то, что бандиты по какой либо причине покинули усадьбу.

   Когда подходим , видим что второй гвардеец пытается выбить дощатую дверь плечом.

   - А ну, Савелий, дай-ка я, - отстраняет его Меньшиков, но и его старания ни к чему не приводят.

   Имя Савелий вызывает у меня какие-то невнятные ассоциации. Всматриваюсь в лицо гвардейца - это тот, что подал мне оружие. Но что мне напомнило его имя? Однако бьющийся в крепкую дверь княжеский денщик сбивает с мысли.

   - Как запирается дверь? - спрашиваю у притихшего Гриньки.

   - На жердину, мабуть, - пожимает тот плечами.

   Не поняв, что он сказал, обнажаю саблю и, молча отстранив Алексашку, пытаюсь просунуть клинок в щель между дверью и крайним бревном. Скрывшись сантиметров на пять, кончик сабли во что-то упирается. Ясно - в бревне вырублено что-то типа четверти. Интересно, Гринька не помнит, что дверь открывается наружу, или втихаря ухохатывается над потугами вбить калитку вовнутрь? Просовываю клинок между первой и второй досками двери на уровне пояса и протягиваю вверх, но почти сразу во что-то упираюсь. Скорее всего это скрепляющая доски калитки перекладина. Но на всякий случай опускаю саблю и с силой бью вверх. Кажется будто препятствие подается, и слышится скрежет по краям дверного проема. Снова опускаю саблю и бью уже со всей силы. Препятствие подается и исчезает. Слышится звук упавшей на землю сухой палки.

   Не успеваю извлечь клинок из щели, как в дверь врезается неугомонный Алексашка. Отхожу в сторону и, не спеша вставляя саблю в ножны, наблюдаю за его потугами, с трудом удерживаясь от того, чтобы посоветовать попробовать ударить головой.

   - Погоди-ка, Алексашка, - не выдерживает Светлейший и, ухватившись пальцами за выступающую доску, легко открывает калитку на себя.

   - Двери в пожароопасных помещениях всегда открываются наружу, - назидательно выдаю в сторону Меньшикова невесть откуда всплывшую фразу.

   - Ничего не видно, - сообщает вошедший в калитку гвардеец и добавляет: - Лошади, кажись.

   Вхожу вместе со всеми и оказываюсь в абсолютно темном помещении. Откуда-то справа действительно слышится похожее на лошадиное фырканье. Машинально тянусь к заднему карману джинсов, в котором обычно лежит зажигалка с встроенным светодиодным фонариком, но вспоминаю, что обнаружил ее отсутствие еще в первую ночь своего попадалова.

   Проникающий сквозь открытый проем лунный свет освещает только усыпанный соломой прямоугольник под ногами. В этом свете замечаю валяющуюся полутораметровую жердину. Это и есть тот запор, который я выбил. Подбираю палку и прокручиваю ее вокруг ладони. Малость толстовата, но все же с таким оружием чувствую себя более уверенным, чем с саблей. Судя по весу, дерево достаточно крепкое, что-то вроде клена, и высушено хорошо. Так что запросто может противостоять сабельному удару.

   Пока оценивал жердину, спутники скрылись в темноте.

   Следую за ними на звук, шаря палкой по полу перед собой.

   Раздается скрип открываемой двери, и впереди прорисовывается противоположный дверной проем, частично заслоняемый фигурами моих товарищей. Становится виднее, и я более прытко присоединяюсь к ним.

   Федор вновь расспрашивает о чем-то Гриньку. Тот показывает в сторону большого дома, в котором светятся несколько окошек, и называет какие-то имена.

   - Ясно, - почему-то вздыхает боярин и кивает на пленника гвардейцу. Тот хватает бандита за ворот и оттаскивает в темноту. Слышится возня, затем хрип и противное бульканье. Беспокойно зафыркали лошади, зацокали, переступая копытами. Раздается негромкое ржание. В лунном свете вновь появляется гвардеец, вытирающий саблю серой суконной шапкой, наверняка снятой с Гринькиной головы. М-да... Как же все просто у этих людей...

   Несколько секунд остолбенело смотрю в темноту, туда, где с перерезанным горлом лежит незадачливый мужичок Гринька, сам отправивший на тот свет немало народу. Очередное конское ржание выводит из ступора. Оглядываюсь и вижу, что рядом остались только Федор и Светлейший. Успеваю заметить тени, мелькнувшие в сторону дома, и в следующее мгновение они сливаются с темной стеной.

   - Нешто охромел? - вопрошает князь, заметив, что я опираюсь на палку.

   - На всякий случай, - отвечаю неопределенной фразой.

   - Машут, - сообщает вглядывающийся в темноту Федор.

   - Пошли значит, - говорит князь и вопросительно оглядывается на меня: - Ты идти-то сможешь?

   - Смогу, - отвечаю коротко. Не вдаваться же в объяснения, для чего мне нужна эта палка.

   Пригнувшись, гуськом перебегаем к дому. Снег под ногами предательски скрипит. Однако из-за промерзших окон доносится приглушенный гвалт и, вроде бы, даже какое-то заунывное пение.

   - Во дворе никого, - докладывает встретивший нас Алексашка. - Кто-то есть в сарайке, что подле ворот. Там печь топится. Туда Савелий со Степаном пошли. Посреди двора телега стоит. На ней, похоже, мертвяки навалом лежат. Кто они и сколько их, пока не рассмотрели.

   - То обождет, - кивает Светлейший. - Наперво надо о живых позаботиться.

   Инстинктивно пригибаясь под окошками, в которые абсолютно ничего не видно, обходим дом с двух сторон - Петр Алексеевич с денщиком с одной стороны, мы с Федором с другой.

   Обогнув боковую стену, застываю от открывшегося зрелища. Много смертей повидал я за последние пару суток, но все это было в горячке боя, в борьбе за жизнь. Теперь же передо мной открылась жуткая до нереальности картина - посреди просторного двора, освещенного ставшим вдруг будто бы более ярким софитом луны, стоит телега, заполненная грудой безжизненных тел. Бросаются в глаза босые ступни, кажущиеся неестественно белыми.

   - О-ой, та кохала мэне ма-ати... - вырывается вдруг заунывная песня из неожиданно открывшейся двери и тут же обрывается, оставшись внутри, за той же захлопнувшейся дверью.

   С крыльца сбегает мужик и, придерживая накинутый на плечи кафтан одной рукой и пытаясь развязать тесемки на штанах второй, спешит в нашу сторону. Меня он не замечает только потому, что увлечен собственными штанами.

   Бросив взгляд на телегу, сжимаю шест обеими руками до хруста в замерзших суставах. Однако, ухватив за капюшон, Федор вдергивает меня за угол. Поворачиваюсь к боярину, ожидая услышать укор в нерасторопности, и в это время прямо на нас выбегает мужик, так и не справившийся до сих пор с тесемками. Находясь к нему вполоборота, ослабляю правую кисть и слегка приподнимаю ею шест, чтобы направить во вражью харю. Словно бильярдный кий с силой толкаю шест левой рукой. Удивленный возглас не успевает вырваться из открывшегося рта. Переносица с хрустом вбивается под череп. Голова мужика резко откидывается назад, хрустом позвонков оповещая о летальном исходе. Машинально, сквозь по-прежнему расслабленную правую ладонь, возвращаю шест в исходное положение. Серый кафтан спадает с плеч бандита, безвольной куклой на снег опускается тело.

   Слышу хмыканье Федора, и, уже красуясь, пытаюсь театральным жестом провернуть шест вокруг кисти. Но конец палки задевает за стену, и мое оружие, вырвавшись, летит в снег, чудом не заехав мне же по носу. Боярин снова хмыкает, обходит меня, переступает через труп и скрывается за углом. М-да... А неча рисоваться. Сконфуженно приседаю и поднимаю палку, тщательно утрамбовывая в голове лезущую наружу мысль о том, что, убив очередного человека, испытываю при этом некое удовлетворение. Уверяю себя, что это не человек, в доказательство чего, пройдя вслед за Басмановым, снова бросаю взгляд на жуткую телегу.

   От небольшого строения, из трубы которого изредка вырываются искорки, отделяется темная фигура и движется в нашу сторону. Мы приникаем к стене, в надежде, что нас не видно на ее фоне, но обратно за угол уже не отступаем.