На третий день пребывания в Лондоне он отправился в «Театр Принцессы» (Princess's Theatre) на Оксфорд-стрит, где царствовал Чарлз Кин, чье имя гремело в те годы. Давали «Генриха VIII» — это был первый шекспировский спектакль, увиденный Чарлзом на сцене. (Ранее он слушал «Генриха V» в зале оксфордской ратуши в исполнении Фанни Кембл — без костюмов и декораций.) Спектакль произвел на Чарлза глубочайшее впечатление. Кин ставил свои спектакли с размахом, используя новейшие достижения театральной техники и уделяя особое внимание декорациям, костюмам и тому, что теперь называют спецэффектами. В сцене сна королевы Екатерины фигуры ангелов сквозь натянутую прозрачную ткань казались настоящим видением. Немудрено, что всё это вместе с игрой прославленного Кина и других актеров потрясло Чарлза. Этому спектаклю он посвятил подробную запись в дневнике:
«Вначале давали превосходный фарс “Прочь, печаль”, а затем — замечательную пьесу “Генрих VIII”, лучше которой я никогда не видел и не надеюсь увидеть. Я и не подозревал, что на сцене можно увидеть такие роскошные костюмы и декорации. Кин в роли кардинала Уолси был великолепен, а миссис Кин (актриса Эллен Три. — Н. Д.) в роли королевы Екатерины показала себя достойной преемницей миссис Сид-донс. Впрочем, всё без исключения было хорошо. А несравненная сцена видения королевы Екатерины! Я не дыша следил за происходящим: иллюзия была полной, и мне казалось, что всё это я вижу во сне. Это походило на чудесную грезу или самую прекрасную поэзию. Вот подлинное назначение и цель актерской игры — возвысить душу над собой и над мелочными заботами жизни. Мне никогда не забыть этого прекрасного вечера, этого прекрасного видения — солнечные лучи пробились сквозь крышу, медленно озарив фигуры двух ангелов, парящих на фоне лепного потолка; сноп солнечных лучей упал на спящую королеву, и в этом сиянии возникли призрачные тени ангелов с пальмовыми ветвями в руках, колыхавших их над нею с невыразимой печалью и изяществом. Королева с восторгом простирает к ним руки — но они исчезают под звуки прекрасной медленной музыки так же волшебно, как появились. Глубокая тишина, царившая в зале, взрывается громом аплодисментов, однако даже они не нарушили впечатление от прекрасных слов, с печалью произнесенных королевой при пробуждении: “О, где вы, духи мира? Вы исчезли?”*».[37].
Заканчивается запись словами: «Я в жизни так не наслаждался чем бы то ни было и никогда не был так близок к слезам, исторгаемым произведением искусства, если не считать, пожалуй, поэтической жемчужины Диккенса — сцены смерти маленького Поля» (речь идет о Поле Домби — персонаже романа «Домби и сын»). С тех пор каждый раз, когда Чарлз бывал в Лондоне, он стремился не только попасть в «Театр Принцессы», но и привести туда друзей и родных.
В эти годы он часто посещает книжные магазины, роется в книгах у букинистов, и покупает, покупает книги. Он стремится всё успеть. Много читает в течение учебного года, но еще больше — в каникулы. Его дневники пестрят названиями прочитанных книг: тут, помимо математических трудов, и многотомные сочинения по истории и богословию, и биографии известных писателей и поэтов, в частности Китса, и книги о художниках, в том числе о забытом в наши дни Роберте Хейдоне[38] (испытания, выпавшие на его долю, особо тронули Чарлза), и поэзия — Данте, Тассо, Кольридж, Шелли, Байрон, Вальтер Скотт, Вордсворт, Теннисон и другие, менее известные поэты. И, конечно, Шекспир — его имя Чарлз ставит первым в списке писателей, чье творчество он собирается изучать особенно подробно. Знаменательна запись в его дневнике от 23 апреля: «Сегодня я, можно сказать, отметил день Шекспира,[39] прочитав фрагмент из “Отелло”».
Порой в списке прочитанных Чарлзом книг встречаются и сюрпризы; так, из его дневника мы узнаём, что он читает биографию известного чревовещателя! Впрочем, удивляться здесь особенно нечему: с детства и до конца жизни он сохранил влечение к всевозможным цирковым и балаганным представлениям и артистам.
Конечно, Чарлз не пропускает и сочинения известных современников, однако отсутствие дневников ранних лет не позволяет нам ознакомиться с его непосредственной реакцией на прочитанное. Остается лишь догадываться о ней по косвенным свидетельствам. Замечание о «поэтической жемчужине Диккенса» дает представление об оценке романа «Домби и сын» (1848). Можно с большим основанием предположить, что Диккенс, который ввел в большую литературу незабываемые образы детей, был особенно дорог Кэрроллу. Неподражаемый юмор и гротескные персонажи старшего современника также, вне всякого сомнения, пришлись по душе будущему писателю. В этой связи вспоминается замечание о Диккенсе Вирджинии Вулф, которая в одном из автобиографических эссе пишет о своих знакомых старшего поколения: «…эти люди очень походили на персонажей Диккенса. Они были карикатурными; они были очень простыми; они были необычайно живыми. Их можно было бы набросать в одну минуту, если бы только я умела это делать. Удивительное умение Диккенса создавать живых персонажей объясняется тем, что он видел их так, как видят их дети…» Эти слова перекликаются с написанным несколькими годами раньше эссе, где она замечает, что «в самой глубине» его существа «прятался кристалл детства». Скажем, кстати, что в текстах Кэрролла немало «перекличек» с Диккенсом и даже цитат из него. В одном из писем знаменитой актрисе Эллен Терри, с которой он был дружен в поздние годы жизни, он приводит фразу из «Посмертных записок Пиквикского клуба».
Интересны соображения будущего писателя о менее известных авторах, рассыпанные в дневниковых записях тех лет. Вот, например, он читает книгу Хелпса[40]«Дружеские беседы», написанную в форме диалогов на социальные и интеллектуальные темы. 16 марта 1855 года Чарлз записывает в дневнике: «Сегодня утром закончил первый том “Дружеских бесед” — прекрасно написанная книга, которую стоит внимательно прочитать еще раз. Если и есть в беседах какой-то недостаток, так только в том, что речи участников звучат слишком однообразно. В вымышленных диалогах такая опасность всегда существует; трудно придать каждому из персонажей индивидуальность, не создавая (как Диккенс) карикатуру. Если бы два или три автора писали такие диалоги вместе, взяв на себя по участнику каждый, это гораздо больше походило бы на запись настоящей беседы».
Порой его одолевают мрачные мысли. Вот одна из записей в дневнике за 1856 год (цитируется по Коллингвуду): «Я думаю, что большая часть людей, которых я вижу, по своей натуре недалеко ушли от животных. Сколь немногие из них интересуются теми единственными вещами, которые представляют интерес в жизни!»
Спустя несколько лет он прочитал роман Кингсли «Олтон Локк».[41] В 1855 году вышел и приключенческий роман Кингсли «Эй, на Запад!», ставший излюбленным чтением детей и подростков последующих десятилетий, однако Чарлз, по-видимому, еще не добрался до него. На Чарлза, имевшего возможность по собственному опыту судить о положении бедняков, «Олтон Локк» произвел сильнейшее впечатление. 3 января 1856 года на страницах дневника он высказывает мнение о романе Кингсли: «Продолжаю читать “Олтона Локка” — сильная и великолепно написанная книга». А уже 7 января он делает необычно длинную запись: «Закончил “Олтона Локка”. Автор с чувством рассказывает горестную повесть о лишениях и муках бедняков, но мне бы хотелось, чтобы он предложил более определенное лекарство, и прежде всего чтобы он поведал, чем он предлагает заменить “потогонную” систему в портняжном деле и других занятиях. […] Будь в книге больше определенности, она могла бы завоевать немало сторонников на благородной ниве общественных преобразований. О, когда бы Господь в своем благом Промысле назначил и мне быть таким работником! Но увы! Какими средствами я располагаю?»
