Когда семейство Боумен уехало в Нью-Йорк, где пробыло до мая 1890 года, Кэрролл переписывался с Изой, а в сентябре она снова приехала на неделю в Истборн. Изе исполнилось 16 лет, она уже прошла конфирмацию (обряд приема в церковную общину), и они вместе ходили к причастию, что глубоко трогало Кэрролла. Он продолжал опекать ее. Иза была хорошей актрисой и прекрасно танцевала, но голос у нее был слабоват для оперетты. В ноябре того же года Чарлз обратился к Эллен Терри с просьбой порекомендовать ему хорошего преподавателя дикции для Изы и был очень тронут, когда Эллен, великая актриса, сказала, что будет заниматься с ней сама. Письмо Кэрролла Эллен Терри, написанное 13 ноября 1890 года по возвращении в Крайст Чёрч, говорит о многом:
«Мой дорогой старый друг,
(N. В. “Старый” значит не “старый годами”, а “старый по дружбе”.) Воистину Вы слишком милы и добры! Не знаю, как выразить это словами… Что делать с другом, который дарует в 100 раз более того, о чем его просят? Я, самое большее, надеялся на то, что, повидав Изу и удостоверившись в том, что она в какой-то мере “обучаема”, Вы отошлете меня к менеджеру такого-то театра, который даст мне адреса каких-то хороших преподавателей дикции. Мне и в голову не приходило, что Вы предложите сами заниматься с нею! О, Вы заслужили (если это может хоть как-то Вас отблагодарить) глубокую признательность одного старого друга и восторженную любовь одного восхищенного ребенка.
Так, значит, Вам известна эта тайна — одна из глубоких тайн Жизни: стоит и вправду делать только то, что мы делаем для других? Как говорится в старом изречении: “Что истратил — потерял, а что отдал — приобрел”. Казуисты пытаются обернуть максиму “делать добро” в другую формулу — “делать зло”; они говорят, что “вы сами получаете удовольствие от того, что доставляете кому-то удовольствие; это всего лишь скрытое проявление себялюбия, ибо вами руководит собственное удовольствие”. Я же говорю: “Это не себялюбие, если мое удовольствие является одним из мотивов моего поступка, а не единственным мотивом, который при столкновении перевесил бы все другие мотивы. ‘Себялюбец’ — это тот, кто всё же поступит так, даже если это нанесет вред другим, но доставит удовольствие ему. Тот, кто себялюбцем не является, всё же поступит так, даже если ему это не доставит никакого удовольствия, а будет приятно другим. При сравнении этих двух мотивов тот, кто не является себялюбцем, так им и остается, даже если собственное удовольствие является одним из мотивов! Я совершенно уверен, что Господь от всей души радуется, когда видит, что его дети счастливы! И когда я читаю, что “Иисус, давший нам веру и укрепивший ее, пошел на крест ради радости, ждавшей его”, я верю, что это буквально так и было.
И в Вашем случае это так, дорогой друг; я верю, что Вам доставляет истинную радость мысль о том, что Вы наполняете до краев маленькую чашу счастья Изы, и при этом в Вашем поступке нет и тени себялюбия, а только чистая, неподдельная, великодушная доброта.
Я не сомневаюсь, что Ваша великая доброта не пропадет даром и что мой дорогой юный друг сделает всё, что в ее силах, чтобы быть Вашей достойной ученицей».
Иза была хорошей актрисой. Но она быстро взрослела. В своих воспоминаниях о поездках в Истборн она признавалась, что когда она сидела с мистером Доджсоном над математическими задачами, а с мола доносились звуки музыки и она знала, что там танцуют, ей хотелось бежать туда и было трудно сосредоточиться. Театр требовал от нее всё больше времени; они встречались всё реже. В мае 1895 года Иза неожиданно посетила Кэрролла, чтобы известить его о своей помолвке. Больше в его дневнике нет записей об Изе. Через полтора года он услышал, что она вышла замуж.
В эти поздние годы Кэрролл окончательно отказался от традиционных визитов, которые наносили друг другу члены оксфордских колледжей, не принимал приглашений на обеды и сам не устраивал их и всячески экономил время — надо было столько всего написать! Однако он не отказывался от дружбы с детьми, продолжал встречаться с ними и писать им письма.
«К. Ч., 22 мая 1887 г.
Милая моя Винни.
Впрочем, ты, вероятно, устала читать такое длинное письмо, а потому спешу его закончить и подписываюсь.
Любящий тебя:
Ч. Л. Доджсон.
P. S. В том же конверте посылаю тебе “Крокетный замок”.
P. P. S. Ты даже представить себе не можешь, как трудно мне было написать “Винни”, а не “мисс Стивенс”, и “любящий тебя”, а не “искренне твой”.
P. P. P. S. Через год или чуть позже надеюсь найти возможность взять тебя еще разок на прогулку. К этому сроку Время, боюсь, уже “избороздит морщинами твое сияющее чело”… впрочем, мне всё равно! Почтенная спутница делает тебя молодым, и мне будет приятно услышать шепот прохожих: “Скажите, прошу вас, кто этот очень интересный юноша, который ведет эту старую даму с белыми как снег волосами так осторожно, будто она его прабабушка?
P. P. P. P. S. Времени больше нет ни минутки».
Кэрролл пишет письма не только юным, но и «выросшим юным» друзьям. Он по-прежнему смешивает шутку с серьезностью и удивляет своих адресатов, выворачивая всё наизнанку или слегка подшучивая над ними и над собой. Впрочем, его друзья привыкли к его манере и с нетерпением ждут очередного письма.
Иногда тон его посланий меняется, становится более серьезным. В них мы находим не только веселый нонсенс, но и несколько слов о себе и своих трудах. Впрочем, затем он как бы спохватывается — и снова шутит…
«Лашинггон-роуд, № 7, Истборн.
13 сентября 1893 года.
Милая Инид.
Я уже давно думаю об этом: “Инид хотела бы услышать о Ваших приключениях в Истборне”… И всё это время я собирался написать тебе письмо. Но я так занят, милая моя девочка! Второй том “Сильвии и Бруно” занимает (когда я в настроении, а сейчас я обычно в настроении) шесть или восемь часов в день. К тому же есть письма, которые необходимо писать. Есть еще одна вещь, которая требует времени. В прошлое воскресенье я прочитал первую проповедь за все свои годы в Истборне, а ведь я приезжал сюда семнадцать лет кряду (так говорит моя хозяйка). И в следующее воскресенье я должен читать еще одну проповедь; на это уходит много времени: надо же их обдумать.
Но величайшая трудность состоит в том, что здесь нет никаких приключений! Ах, как мне найти их, чтобы было что рассказать моей милой Инид? Может, выйти на дорогу и нокаутировать кого-нибудь? (Я, знаешь, выберу кого-нибудь поменьше и послабее.) Вот это будет приключение так приключение — и для него, и для меня. Мое будет заключаться в том, что полицейский сведет меня в участок и запрет в камеру Тогда о моих приключениях можно было бы написать тебе. Только я этого сделать не смогу, как ты понимаешь, — придется это сделать полицейскому. “Уваж. мисс, Вам будет приятно узнать, что мистер Доджеон сей момент стучит ногами в дверь своей камеры. Я им отнес хлеб и воду, а они говорят, что им это не нужно. Говорят, они только пообедамши”. Как тебе это понравится, Инид?
Впрочем, вот тебе маленькое приключение. На днях я отправился на прогулку и повстречал мальчика лет двенадцати и девочку лет десяти; они были чем-то обеспокоены и внимательно разглядывали ее палец. Я спросил: “Что-то случилось?” Они сказали, что девочку только что укусила оса. Я посоветовал им намочить, придя домой, палец нашатырным спиртом — боль тотчас пройдет. Я дал им маленький урок химии: объяснил, что если смешать кислоту и щелочь, они зашипят — и кислота потеряет свою кислотность, потому что осиный яд — это кислота, а нашатырный спирт — щелочь. Придя домой, я подумал: “Надо получше подготовиться к следующему разу, когда я встречу укушенную маленькую девочку” (или “маленькую укушенную девочку” — как лучше сказать?). Пошел и купил флакон крепкого аммиака (он действует лучше, чем нашатырный спирт). Когда я опять пойду на прогулку, я положу его в карман.
Теперь, если это снова случится, я смогу развеселить маленькую девочку в один миг. Но с тех пор я так и не повстречал маленьких девочек, которых бы укусила оса. Какая жалость, не правда ли?
Твой любящий старый друг:
Чарлз Л. Доджсон»[159].