Энн с успехом работала в тюрьме. Ее воображению уже рисовались тюрьмы будущего в виде некоего сочетания больницы, ремесленного училища, психоаналитической лаборатории и старинного английского сада. Она добьется влияния. Она заставит членов законодательных собраний понять, что больные духом требуют более неустанных забот, чем больные телом.
В течение года — все это время она жила главным образом верой, бульоном и преподаванием — Энн изучала социологию, в частности криминалистику, в аспирантуре Колумбийского университета и три раза в неделю вела занятия в исправительном заведении для женщин. Она снимала квартиру пополам с Пэт Брэмбл, которая подвизалась теперь в качестве агента по продаже недвижимости, но все еще сохраняла девственность и очарование дикой розы. Впрочем, когда Пэт нужно было заставить клиентов произвести окончательный расчет, аромат дикой розы бесследно улетучивался. И каждую субботу Энн ухитрялась провести вечер в блаженной праздности с Пэт, Мальвиной Уормсер или с Линдсеем Этвеллом.
Когда Энн возвращалась из Европы, Линдсей прислал ей радиотелеграмму на борт корабля. Он часто приходил к ней, но был таким же безобидным, как любезные молодые люди из тех «многообещающих молодых людей», так никогда и не выполняющих этих обещаний, которые вечно торчали в квартире Пэт и помогали мыть посуду в благодарность за ужин. Вначале Энн возмущалась (этого не чужды даже женщины, мечтающие сделать карьеру), что Линдсей явно не считает ее достойной ухаживания, но вскоре поняла, что он просто устал. Он воевал, вечно с кем-нибудь воевал. То он участвовал в войне миллионов между железной дорогой и угольной шахтой; то вел дело о завещании, в котором одна шайка расточителей пыталась отнять у другой шайки расточителей состояние, выжатое скончавшимся скрягой из патентованных средств; а порою — правда, это бывало не часто — оспаривал постановление суда против какого-нибудь профсоюза. Когда Линдсей вел такие дела, Энн давала волю своим радикальным взглядам и страшно радовалась, а он со вздохом говорил: «Да, они славные ребята, эти профсоюзные лидеры, но в нынешнем году они совершили большую ошибку. Они не сумели напять таких здоровенных головорезов, как коммунисты, и поэтому их стачка провалилась».
Линдсей являлся в квартиру, совершенно изнемогая от усталости. Казалось, общество Пэт, не менее общества Энн, приносило ему мир и покой. Вскоре он переставал тереть воспаленные глаза и бормотал: «Не могли бы вы обе составить мне компанию на сегодня?» Он возил их по ресторанам, о существовании которых они в жизни не слыхали, в тайные бары — порождение сухого закона, — с настоящими винами, доставленными контрабандой на французских грузовых судах. Прощаясь, Линдсей говорил: «Спокойной ночи» — и ласково целовал обеих.
Энн лежала без сна — всего минутку, не больше, — чтобы помечтать о своей дочери Прайд. Ведь она, пожалуй, похожа на Линдсея.
Но истинным кладом, который обрела Энн в том году, был не Колумбийский университет, не ее ученицы-заключенные и даже не Линдсей Этвелл, а доктор Джулиус С. Джелк, профессор социологии вышеупомянутого университета.
Это был настоящий пивной бочонок на ножках, любитель бильярда, портвейна, Джеймса Брэнча Кэбелла и белых замшевых туфель. Свой семинар по криминологии, куда явилась жаждущая знаний мисс Энн Виккерс, он начал так:
— Дамы и господа, нам с вами предстоит изучить современное состояние тюрем в Америке. Мы убедимся, что некоторые из них вполне сносны и гуманны, а некоторые явно никуда не годны и негуманны, и на первых порах эта разница покажется вам существенной. Однако я должен с самого начала предостеречь вас от подобной наивности. Хороших тюрем нет! Хороших тюрем быть не может! Хорошая тюрьма — это все равно, что хорошее убийство, хорошее изнасилование или хороший рак.
Даже в тех случаях, когда, казалось бы, обнаруживается явное превосходство, когда мы видим, что в тюрьме А чище, что вентиляция в ней лучше и что телесные наказания там применяются реже, чем в тюрьме Б, то это еще вовсе не значит, будто она непременно окажется «лучше». Возможно, что в ней без конца прибегают к мелочным придиркам, которые бесят нормального, здорового взломщика и разрушают его психику гораздо больше, чем насекомые или порка. Известно, что даже те из нас, которые уверены, что они не принадлежат к «преступным типам» мистера Ломброзо,[121] предпочитают провести каникулы в неряшливой хижине дровосека, нежели в уютной вилле какой-нибудь самодовольной и сварливой бабы. Что такое «хорошая тюрьма»? Хорошая для чего? Для чего угодно, лишь бы не нарушить душевный покой респектабельных личностей вроде нас с вами?
Тюрьма, даже самая лучшая, такая противоестественная форма изоляции от нормальной жизни, что она — подобно слишком любящим родителям, слишком ревностной вере и всем прочим благонамеренным способам насилия над личностью — всячески препятствует своим жертвам по выходе на свободу занять какое-либо естественное место в обществе. Наихудшая же тюрьма (а просто поразительно, до чего много тюрем можно отнести к числу наихудших в нашу эпоху нежной гуманности образца 1923 года) чуть ли не научно приспособлена для того, чтобы насильственно развивать каждую из тех антисоциальных тенденций, за которые мы, очевидно, и заключаем людей в тюрьмы. (Я говорю «очевидно», ибо на самом деле мы заключаем людей в тюрьмы лишь потому, что не знаем, как еще с ними можно поступить, и таким образом — все равно, полицейские ли мы, судьи или просто обыватели — прячем их от себя, тем самым доказывая, что мы, взрослые люди, в умственном отношении стоим ничуть не выше страусов.) Человек, который ненавидел своих хозяев, выходит из тюрьмы, возненавидев всех на свете. Человек, сексуально ненормальный, выходит из тюрьмы сексуальным маньяком. Человек, которому доставляла удовольствие драка с пьяными собутыльниками в пивной, выходит из тюрьмы с желанием убить полицейского, — впрочем, это, пожалуй, и не такой уж скверный результат тюремного заключения, если учесть, что в большинстве городов и поселков испытание умственных способностей полицейского состоит в том, что он должен обладать весом в сто девяносто фунтов и черепом, равно непроницаемым и для дубинки и для вежливого обращения.
Я дам вам формулу, с помощью которой вы сможете определить здравый смысл и мыслительные способности всех чиновников, всех лиц, имеющих прямое и непосредственное отношение к тюрьмам: любой обладающий здравым смыслом тюремный служащий втайне уверен (независимо от того, что он говорит и пишет), что тюрьмы всех видов — и хорошие и плохие-необходимо уничтожить.
Что же должно занять их место? Сто пятьдесят лет назад большинство даже из числа тех представителей власти, которые считали, что пытки (метод, до сих пор еще чрезвычайно модный в Соединенных Штатах под названием «третьей степени») позорны и бесполезны, все еще не знали, чем следует их заменить. Не сомневаюсь, что в частных беседах они говорили: «Теоретически я против пыток, но ведь в конце концов я закаленный криминалист-практик, и пока мы не найдем ничего лучшего, нам придется и дальше применять дыбу и «железную деву». Хотя, как человек гуманный, я думаю, что, растягивая мерзавца на дыбе, следовало бы подкладывать ему под голову мягкую подушечку».
Пожалуй, мы не можем завтра закрыть все тюрьмы и выпустить на свободу всех так называемых преступников, хотя, разумеется, мы именно это и делаем, но только в рассрочку, отпуская их до окончания срока. Нет. Общество не может освободить жертвы, которые само же общество сделало непригодными для свободы. Конечно, поскольку до наступления Христова царства на земле все еще остается несколько столетий, рекомендуется по возможности улучшить санитарные условия и освещение в тюрьмах, чтобы заключенные там живые мертвецы могли влачить свое существование с большим комфортом.
Однако будьте же последовательны и не воображайте, что, забыв сделать своим жертвам прививку, каковая небрежность с вашей стороны обрекла их на оспу, вы можете спасти их или очистить свою совесть, смачивая им виски одеколоном, когда они схватят оспу, хотя сама эта процедура им очень приятна.
