Социальной ценой, уплаченной за этот экономический выигрыш, было уменьшение числа независимых земледельцев и рост количества безземельных батраков. В значительной степени это было неизбежное зло, и оно не было бы очень велико, если бы возросший дивиденд в сельском хозяйстве распределялся справедливо. Но в то время как рента лендлорда, десятина священника и прибыль фермера и посредника быстро выросли, сельскохозяйственный рабочий, лишенный даже его небольших прав на землю и возможности устроить членов своей семьи на работу в промышленности, не получал за свой труд достаточно высокой заработной платы, а в южных графствах очень часто был вынужден обречь себя на полную зависимость от хозяина и доходил даже до пауперизма.

Быстрый рост численности населения снизил рыночную цену труда в то самое время, когда рабочий терял свои независимые источники существования. Батрак эпохи Георга III не мог, следовательно, требовать за свой труд обеспечения того прожиточного минимума, которого могли добиться его предки в царствование Эдуарда III, когда «черная смерть» сократила количество рабочих рук. Кроме того, бедняки были теперь безоружны и не умели воевать. «Луки и топоры» не могли уже сделать чернь столь грозной, как в период восстания 1381 года.

Тяжелое положение крестьян не привлекало теперь такого внимания государственных людей и публицистов, как во время значительно менее распространенных огораживаний тюдоровской эпохи. Тогда огораживание рассматривалось как общественное преступление; теперь его рассматривали как общественный долг. Не встречая симпатии со стороны тех классов, которые издавали законы об огораживании, крестьянин был не в состоянии успешно отстаивать свои интересы. Когда он терял свою полоску в открытом хлебном поле или пастбище для своей коровы на общинном выгоне, то несколько гиней, данных ему в обмен, скоро проматывались им в трактире. Даже если парламентский комиссар возмещал крестьянину теряемые им общинные права несколькими акрами земли, расположенной далеко от его дома, как мог он огородить и осушить их? Он мог только снова дешево продать их состоятельным людям, стремившимся приобрести новые компактные фермы, занимавшие место общинных выгонов и открытых полей. Только эти лица были в состоянии огородить и осушить землю за свой собственный счет, рассматривая это как выгодное помещение капитала, который мог через некоторое время примести большой доход.

В будущем, для того чтобы возделывать землю Англии, надо было или иметь свой собственный капитал, или иметь за собою капитал других. Фермер-арендатор пользовался капиталом своего лендлорда, и оба прибегали к займам из банка. Английская банковская система выросла вместе с огораживанием земли, так как даже богачи производили огораживания и различные улучшения на деньги, взятые взаймы. При такой системе представители беднейшего класса, которые не могли пользоваться кредитом, имели незначительные возможности создать свою ферму, а в дальнейшем эти возможности еще более сократились из-за слишком частого пренебрежения их интересами при новом распределении деревенских земель. Огораживание общинных выгонов, хотя и очень желательное с точки зрения национального производства, означало лишение бедного человека его права иметь корову и гуся, а часто и многих других прав – права заготовки топлива и т. п., пользуясь которыми, он поддерживал независимое существование.

Это, правда, отнюдь не означает, что при новой системе деревенская беднота была в худшем материальном положении, чем раньше. Но ее экономическая независимость от сквайра и фермера уменьшилась. В аристократический век это не казалось важным. Но когда в последующую эпоху демократия, обретшая новые силы в городах, обратила суровый, острый взгляд на «сельскохозяйственные интересы», она почувствовала инстинктивное отвращение к аристократическим пережиткам. В Англии, в отличие от других европейских стран, крестьянство уже не просило больше защиты. И поэтому, когда в конце царствования Виктории начало сказываться действие иностранной конкуренции, городские избиратели уже не хотели выслушивать никаких предложений, имеющих своей целью спасти британское земледелие от разрушения.

В XVIII веке многие из тех, кто был обезземелен в связи с переменой системы земледелия, покидали землю довольно охотно и искали компенсации в другом месте. Большая часть семей купцов, промышленников и лиц свободны профессий, выросших и процветавших в новой и более богатой Англии, происходила из среды мелких сквайров, йоменов и крестьян, которые переселялись в города, имея карманах лишь небольшую сумму денег, полученных от продажи своей земли. Врожденное стремление англичанина к «возвышению» дало толчок быстрому росту его богатства, силы и культуры как в деревне, так и в городах и за морем. Только в некоторых отношениях англичане являются «консервативной нацией». Промышленным и сельскохозяйственным переворотом они проложили путь для всего мира. И так как они первые вступили на этот новый путь, они сделали некоторые ужасные ошибки.

Перемещение из деревни в город как людей, так и производства обусловливалось улучшением сухопутных и водных перевозок. Артур Юнг, всегда принимавший близко к сердцу интересы сельского населения, радостно отмечал, что, когда были сделаны хорошие дороги с заставами, открывшие доступ к новым рынкам и давшие возможность более быстрого распространения новых идей вследствие более частых путешествий, рента в сельских районах быстро возросла вместе с улучшением земледелия. С другой стороны, он видел и оплакивал начало того «сельскохозяйственного исхода», который начался с этого времени. И это также он приписывал лучшим дорогам. В своих «Письмах фермера» он писал:

«Находить недостаток в хороших дорогах кажется, по-видимому, парадоксом и абсурдом, но тем не менее несомненно, что возможность более быстрых путешествий опустошает королевство. Молодые мужчины и женщины в сельских местностях сосредоточивают свои взоры на Лондоне как на своей последней надежде. Они нанимаются на работу в деревне только затем, чтобы собрать достаточное количество денег для поездки в Лондон, что было не таким легким делом в те времена, когда почтовая карета расстояние в 100 миль проползала в 4 или 5 дней. Плата за проезд и путевые расходы были очень высокими. А теперь! Деревенский парень за 100 миль от Лондона впрыгивает на козлы кареты утром и за 8 или 10 шиллингов к ночи прибывает в город, что составляет уже существенную разницу. Кроме того, в связи с тем, что движение сделалось более удобным, число тех, кто бывал в Лондоне, возросло в десять раз, и, конечно, десятки раз хвастливые речи звучали в ушах деревенских глупцов, чтобы побудить их покинуть их здоровые, чистые поля ради грязного, зловонного и шумного района».

Без улучшения средств сообщения ни промышленный, ни сельскохозяйственный переворот не мог бы иметь места. Подданные королевы Анны имели большие корабли, на которых свободно отправляли свои тяжелые товары в Америку и Индию, но внутри своего собственного острова мешки угля и металлические изделия все еще перевозили на спинах вьючных лошадей, так как колесный транспорт застрял бы в грязи и разбился на выбоинах дорог, изобиловавших глиняными ямами. Без изменения такого положения вещей нельзя было многого достичь на пути экономического прогресса.

Подлинных дорожных властей не существовало – ни местных, ни центральных. Содержание в хорошем состоянии дорог, которыми пользовались главным образом дальние путешественники, было обязанностью (как это ни нелепо) не графства, а прихода. Приходы, естественно, выполняли эту работу кое-как или совсем не выполняли.

Это, правда, отнюдь не означает, что при новой системе деревенская беднота была в худшем материальном положении, чем раньше. Но ее экономическая независимость сквайра и фермера уменьшилась. В аристократический это не казалось важным. Но когда в последующую эпоху демократия, обретшая новые силы в городах, обратила суровый, острый взгляд на «сельскохозяйственные интересы, она почувствовала инстинктивное отвращение к аристократическим пережиткам. В Англии, в отличие от других европейских стран, крестьянство уже не просило больше защиты. И поэтому, когда в конце царствования Виктории начало сказываться действие иностранной конкуренции, городские избиратели уже не хотели выслушивать никаких предложений, имеющих своей целью спасти британское земледелие от разрушения.