Таким образом, после изгнания евреев Эдуард I для ведения войн занимал деньги у флорентийских банкиров, которые удовлетворяли также нужды его баронов.

Но король занимал также и у своих подданных, «больших людей Сити», как уже можно их именовать, и у богатых купцов других городов, таких, как сэр Уильям де ля Поль из города Гулля (Халл), первого английского дельца, родоначальника знатной дворянской фамилии. Отношение короля к этим новым кредиторам резко отличалось от его прежнего отношения к евреям, к этим своим бесправным «клиентам», которых он один защищал от народной злобы и избиения; в руках короля евреи являлись простыми губками, посредством которых он выжимал богатства своих подданных. Но английские купцы, ссужавшие правительство деньгами для ведения Столетней войны, могли делать выбор: оказать ли королю помощь или отказать в ней; они пользовались тем, что король в них нуждался, чтобы договариваться с ним о торговых или иных привилегиях для себя или для своей семьи, для своего города, для своей гильдии или для своего ремесла.

Именно при таких обстоятельствах создалась сложная система финансовой, внутренней и внешней политики Эдуарда III. Столетняя война была не только авантюрой для военного грабежа и династического честолюбия, она являлась также попыткой удержать открытым рынок для вывоза нашей шерсти и сукна во Фландрию и Францию.

Английская национальная политика непрестанно менялась в зависимости от королевских нужд и противоречивых интересов его подданных и его иностранных союзников. Эксперименты с системами протекционизма и свободной торговли, из которых ни одна не была признанной доктриной, производились с ошеломляющей быстротой. Эпоха «меркантилизма» при твердо установленной политике протекционизма еще не наступила, но ощупью страна уже шла к ней. Еще в царствование Ричарда II были приняты «навигационные законы», не позволявшие иностранным судам вести торговлю в английских портах, но эти законы нельзя было ввести в действие, потому что до эпохи Стюартов английский торговый флот был недостаточно велик – он не мог один справиться с непрерывно увеличивающимся ростом английской торговли. Английские купцы большую часть своих заграничных товаров перевозили на иностранных торговых судах.

Но наконец английский флот начал становиться грозным, Эдуард III пользовался им для очистки Ла-Манша от иностранных пиратов и на некоторое время достиг успеха. Флот, одержавший победу над французами при Слёйсе (1340), не был королевским: он состоял из торговых судов, принадлежавших разным городам, временно набранных для боев под командованием королевского адмирала. Пушки еще не применялись в морской войне. Корабли все еще таранили и сцеплялись на абордаж; бой велся, как и на суше, с помощью мечей, копий и стрел.

Королевская торговая база, где хранились, облагались налогом и продавались английские экспортные товары, была необходима для взимания пошлин, от которых зависели королевские финансы; считалось также, что она приносит пользу, защищая английских купцов от мошенничества и насилий, столь обычных для международной торговли того времени. Но Королевская торговая компания получила частичную монополию на экспорт товаров; это совсем не нравилось многим овцеводам и конкурирующим купцам.

Многочисленные и противоречащие друг другу интересы – аграрные, промышленные и торговые – вызывали споры относительно Королевской торговой компании и, в особенности, насчет ее окончательного местопребывания. Одно время компания твердо обосновалась в некоторых английских городах, затем во Фландрии и, наконец, в Кале, который был завоеван английским оружием и держался в качестве военной портовой базы при наступлении в глубь Франции.

Когда шерсть прибывала в Кале, то обычной практикой иностранного покупателя было уплачивать определенную сумму наличными, а на остальную выдавать векселя. Было также общепринято дисконтирование векселей посредством их «назначения» или передачи; таким образом, торговая практика оборота векселей от одного кредитора к другому имеет по меньшей мере пятисотлетнюю давность.

Большую часть английских товаров, экспортировавшихся Королевской торговой компанией через Кале, составляла сырая шерсть, но шерстяные изделия неуклонно завоевывали свое место; и наконец при Тюдорах экспорт сукна привел к окончательному прекращению вывоза сырой шерсти. Однако в эпоху Чосера и еще много времени спустя главнейшими кредиторами короля являлись члены Королевской торговой компании, экспортировавшей шерсть для снабжения иностранных шерстоткацких предприятий; таможенные сборы с экспортируемой шерсти, взимавшиеся с этой компании, являлись крупным источником королевских доходов. Эти купцы вели дела в Лондоне и в Кале; с ними король должен был договариваться о займах и об обложении пошлинами, словно «с четвертым сословием» в государстве; они имели большие деловые и родственные связи с овцеводческими округами, такими, как Котсуолд, производящими сырую шерсть, где они и их конкуренты-суконщики покупали поместья и делались родоначальниками многих знатных фамилий Западной Англии. В 1401 году в Чиплинг-Кемпдене был предан земле прах Уильяма Гревеля, «гражданина Лондона и гордости английского купечества – торговцев шерстью»; его каменный дом все еще служит украшением одной из лучших в Англии деревенских улиц; Чиплинг-Кемпден не был обычной глостерширской деревней; это был один из центров наиболее развитого в Англии вида торговли – торговли шерстью.

Если капиталист как финансист и как кредитор государства встречался преимущественно в торговле сырой шерстью, то появление капиталиста как организатора промышленности можно было в тот же период заметить и в суконной мануфактуре.

Хотя сырая шерсть все еще была главным предметом вывоза, все же потребности внутри страны большей частью удовлетворялись сукном, изготовленным в Англии. Со времен древних бриттов, римлян и англосаксов и позднее все свободное время хозяйки, ее дочерей и девушек-работниц всегда было занято прядением – предполагаемым занятием нашей прародительницы Евы. Точно так же с самых давних времен более трудное искусство – ткачество – было делом мужчин-ткачей, специально для этого обученных, проводящих целый день в своем доме за ткацким станком, изготовляя грубошерстные сукна для местных крестьян. В XII и XIII столетиях сукно высшего сорта производилось ткацкими ремесленными гильдиями во многих городах, включая Лондон, Линкольн, Оксфорд и Ноттингем. В царствование Генриха III стамфордское сукно было хорошо известно в Венеции и Йоркшир – восточный и западный – также уже славился своими шерстяными тканями.

В XIII веке и в начале XIV века в тех английских городах, где сильно сократилось число ткачей, качество стандартных сукон для рынка начало заметно ухудшаться. Дело в том, что мануфактурное суконное производство стало перемещаться в деревенские округа, в особенности в западные, где можно было использовать для работы сукноваляльных машин проточную воду. Один из многих процессов суконного производства, который в прежние века выполнялся сукновалом, работавшим только руками или ногами или с помощью валька, теперь начал выполняться с помощью водяной энергии. Поэтому уже в самом начале XIV века Котсуолдские и Пеннинские долины и Озерная область начали серьезно конкурировать своим производством сукна с Восточной Англией. И деревня как центр мануфактурного производства уже вступила в соперничество с городом. Это был один из первых случаев технического изобретения, имевший важные социальные последствия.

В царствование Эдуарда II и Эдуарда III мероприятия правительства способствовали дальнейшему развитию крупнейшей отрасли нашей промышленности. Ввоз сукна из-за границы был запрещен. В страну, в особенности в Лондон и в Восточную Англию, приглашались искусные мастера, владевшие секретами производства, и правительство защищало их от зависти местного населения; вместе с тем на английских сукноделов распространялись специальные привилегии. На протяжении жизни Чосера производство тонкого английского двойного сукна утроилось, а его экспорт увеличился в 9 раз. Огромные преимущества Англии перед другими странами как овцеводческой страны и производительницы лучшей шерсти способствовали завоеванию ею первенства на мировом суконном рынке, точно так же, как в течение длительного периода она занимала первое место на европейском рынке сырой шерсти.