Нет ничего удивительного в том, что в конце столетия, когда епископ Спрат с таким энтузиазмом давал свое благословение пытливому духу науки, образованные люди совершенно не так, как раньше, реагировали на обвинение кого-либо в ведовстве. Показания об этих «удивительных историях» теперь критически, а иногда и с неодобрением расследовались судебными должностными лицами. Народные предрассудки в этой области были почти такими же грубыми, как и прежде, но джентри были теперь предрасположены к скептицизму. Обвиняемые в ведовстве имели два преимущества, Англия была страной, где обычное право не допускало применения пыток с целью вынудить признание, и судьи имели почти такие же возможности контроля, как и присяжные, над процедурой и над результатом судебных испытаний. Для обвиняемых в ведовстве было очень благоприятно то, что Англия все еще управлялась аристократией. Во многих деревенских местностях население продолжало бы топить или сжигать ведьм вплоть до XIX столетия, если бы только джентри не сдерживали его. Но в 1736 году, к большому негодованию значительной части народных масс, парламент отклонил теперь уже устаревший закон, по которому ведьмы приговаривались к смерти.
Мы можем проследить это постепенное изменение общественного мнения, прежде всего сказавшееся на образованных слоях общества, по отчету Джона Рересби о деле «ведьмы», на котором он присутствовал в 1687 году.
«Одну пожилую женщину постигло тяжелое бедствие оказаться обвиненной в ведовстве. Некоторые, более склонные, чем я, верить таким вещам, считали показания против нее весьма вескими. Мальчик, который говорил, что он околдован, в присутствии суда забился в припадке при виде ее. Но при всем этом было замечено, что у мальчика не было судорог, пены изо рта и что припадок проходил внезапно, а не постепенно; поэтому судья счел нужным ее оправдать.
Однако следует рассказать эту странную историю. Один из моих солдат, стоявший на посту в 11 часов ночи возле ворот Клифордской башни, в ту ночь, когда «ведьма» была привлечена к суду, услышав сильный шум в замке, подошел к входу и увидал сверток бумаги, вылезавший из-под двери, который, как ему показалось при лунном свете, принял сначала образ обезьяны, затем индюка и двигался перед ним взад и вперед. После этого он отправился в тюрьму и позвал помощника тюремщика, который пришел и увидел сверток то танцующим вверх и вниз, то ускользающим под дверь, в отверстие, едва ли более широкое, чем толщина полкроны. Это я услыхал из уст обоих: и солдата и тюремщика».
Следует заметить, что Джон Рересби и судья – образованные люди – были большими скептиками, чем присяжные, солдат и тюремщик.
Карл II и его придворные за их покровительство науке заслуживают всяческой похвалы. Их покровительство театру, который боролся за свое возрождение после его запрещения, вызванного глупым ханжеством пуритан, было также весьма своевременным служением народу, но способ этого покровительства уже в гораздо меньшей степени заслуживает безоговорочных похвал.
Возрожденные театры в некоторых существенных чертах отличались от тех, закрытых в свое время пуританами, в которых впервые играли Шекспира. Все здание театра находилось теперь под крышей, и сцена искусственно освещалась свечами. Теперь театр имел рампу, спускающийся занавес и рисованные театральные декорации. Больше того, женские роли теперь уже исполнялись актрисами, а не хорошо вымуштрованными мальчиками, как до гражданской войны. Мужчины посещали театр столько же ради актрисы, сколько ради пьесы. Личная притягательная сила и обаяние Неллы Гвинн, возможно, имели больше значения, чем все профессиональное мастерство. В значительной степени это был новый театр и новое драматическое искусство с новыми возможностями и новыми опасностями.
За большой промежуток времени в Лондоне был открыт только один театр – Королевский театр на Друрилейн – и время от времени открывались один-два театра. Но в провинции не было постоянных театров; гастролирующих трупп было немного, и они были плохи. Театральное представление не было тогда, как музыка во времена Пёрселла, развлечением широких народных масс и искусством, которым широко занимались дома многочисленные небольшие группы знатоков. Драматические театры были сосредоточены в Лондоне, и даже там театр был рассчитан не на широкие слои населения, а на двор и городских модников. Именно этим извращенным вкусам удовлетворяла драма первых лет периода Реставрации.
В то время бессердечная и циничная фривольность господствовала в Уайтхолле и Вестминстере, гораздо большая, чем во всей Англии. Люди, которые посещали двор Карла II, первые лидеры партии тори и вигов во времена папистского заговора и Акта о престолонаследии, осмеивали все виды добродетели как лицемерие и считали, что каждый человек подкупен.
Однако 2 тысячи пуританских священнослужителей только что отказались от своих церковных приходов с приносимыми ими доходами и терпели преследования за свои убеждения (1662), следуя примеру своих врагов – англиканского духовенства, которое терпело точно такие же гонения в течение 20 истекших лет, но не бросило церковь в тяжелые для нее времена. Пуританское и англиканское духовенство, отказавшееся сохранить ценой отречения источник своего существования, было почти в десять раз многочисленнее католического и протестантского духовенства, которое так же стойко держалось во время частых смен господствующих религий при Тюдорах. Человеческая совесть значила теперь не меньше, а больше, чем прежде. Англия была достаточно здоровой, но в корне испорченными были придворные и политические деятели, потому что сам король и молодое поколение аристократии были деморализованы целым рядом факторов: перерывом в их образовании и разрушением семейной жизни; изгнанием и конфискацией имущества, приведшими к внезапной бедности, толкнувшей их на бесчестные ухищрения; несправедливостью, причиненной им во имя религии; постоянным для того времени зрелищем, когда от с большой легкостью данных клятв и подписанных договоров так же легко и отказывались; всей низостью оборотной стороны революции и контрреволюции, жертвами которых они являлись.
Эти причины привели к упорному отрицанию всякой нравственности, характерному для вернувшихся к власти политических руководителей и законодателей моды и нашедшему свое отражение в драмах начального периода Реставрации, написанных под их духовным руководством. Наибольший успех имела драма Уичерли «Деревенская женщина»; герой, выдавая себя за евнуха, получил доступ в частные покои, что дало ему возможность соблазнять женщин; ожидали, что все будут восторгаться его личностью и его поступками. Ни в какое другое время до Реставрации или после нее такая тема никогда не нашла бы отзвука у английских зрителей.
Несмотря на это, театр был восстановлен, и в его репертуаре было много хороших пьес. Возобновились постановки пьес Шекспира и Бена Джонсона. Поэтические драмы Драйдена и музыкальные импровизации и оперы Пёрселла [42] – этих двух гениев – были украшением театра. И в следующем поколении совершенно вышли из моды пошлости Уичерли. На смену им пришла новая английская комедия Конгрива и Фаркера. Этих крупных драматургов обычно объединяют в одну группу с Уичерли и относят к «писателям периода Реставрации», но на самом деле хронологически более правильно было бы считать Конгрива и Фаркера «революционными драматургами)», потому что они писали в царствование Вильгельма и Анны.
Таким образом, уичерлиевский период английского театра продолжался недолго, но еще долгое время спустя сказывались его плохие последствия: он внушил многим благочестивым и «благо – пристойно мыслящим» семьям – приверженцам как «высокой церкви», так и «низкой церкви» – враждебный взгляд на драму, взгляд, который во времена Шекспира был свойствен строгим пуританам. До самого конца XIX столетия многим молодым благовоспитанным людям никогда не разрешали посещать театр. И если такая строгость и была скорее исключением, чем правилом, то, во всяком случае, можно сказать, что серьезные люди в Англии никогда не относились к театру серьезно. Это печальное положение в немалой степени было вызвано пуританским ханжеством и привело к фривольности драмы раннего периода Реставрации. Эти неблагоприятные условия были характерны для Англии: век Уичерли в Англии был веком Мольера, Корнеля и Расина во Франции. Там драма, как комедия, так и трагедия, не была фривольной и имела глубокий смысл; французы всегда относились к своей драме, как к серьезному искусству, так же как относились англичане времени Елизаветы к своей драме, расценивая ее как культурный фактор, побуждающий к критическому восприятию окружающей жизни.
