Эти новые веяния, оказавшие влияние на образование и самообразование, привели также к основанию Лондонского университета (1827). Нонконформисты и сторонники светского образования из Оксфорда и Кембриджа объединились, чтобы основать в столице учебный центр, не имеющий сектантского уклона, исключающий из программы геологию и не требующий религиозной присяги для преподавателей и студентов. Этот новый университет имел склонность к современным учениям, включая и естественные науки. Строгая классическая программа отождествлялась в сознании людей с закрытыми учебными заведениями церковной и государственной партии. Прикладные науки привлекали главным образом непривилегированное городское население. Поэтому событием первостепенной важности в деле развития образования было именно основание Лондонского университета (хотя в то время его действительное значение не было понято в пылу сектантских партийных пререканий).
Первоначальное образование и выиграло, и проиграло от религиозных и сектантских споров, характерных для того века, когда диссиденты стали очень многочисленными, а духовенство еще не желало ни на йоту поступиться своими привилегиями. С одной стороны, нельзя было получить общественные деньги на народное просвещение, потому что церковь требовала, чтобы просвещение находилось под эгидой государственной религии, а диссиденты не соглашались расходовать общественные средства на таких условиях. С другой стороны, враждующие секты соперничали друг с другом в сборах добровольных пожертвований для учреждения дневных и воскресных школ.
«Британское и зарубежное школьное общество», находившееся под покровительством диссидентов и вигов, положило в основу своей деятельности несектантское изучение Библии, на что церковники ответили основанием «Национального общества для просвещения бедных согласно принципам англиканской церкви». «Национальные», или церковные, школы стали наиболее обычной формой народного образования в английской деревне.
Хотя организация образования этого века имела множество недостатков по сравнению с нашей эпохой, очень многие люди из всех классов во времена Ватерлоо знали Библию действительно хорошо, и это возвышало их воображение над уровнем той пошлой вульгарности ума, которая скорее увеличивается, чем уменьшается благодаря современному разнообразию печатных материалов.
С распространением новых отношений в промышленности, включая исчезновение ученичества и личных связей между поденщиком и его нанимателем, для защиты интересов рабочих стала необходима деятельность тред-юнионов, особенно тогда, когда государство отказалось проводить дальше старую тюдоровскую политику фиксирования заработной платы. Но в течение антиякобинского периода (1792-1822) все объединения рабочих, создавались ли они для политических или для чисто экономических целей, рассматривались как «мятежные». Можно только удивляться, как такая позиция государства, выступавшего в качестве сторонника предпринимателей, не привела к более значительным насилиям и кровопролитиям. Но она привела к волнениям «луддитов».
В разгар Наполеоновских войн среди промышленных рабочих Ноттингемшира, Йоркшира и Ланкашира периодически возникала безработица, снижалась заработная плата, рабочие голодали, что частично вызывалось введением новых машин. В 1811-1812 годах луддиты начали систематически и планомерно разрушать станки. Хотя стремление к насилию и существовало в рядах луддитов у некоторых ирландцев, но возникновение серьезного мятежа было маловероятно и боязнь его вызывалась просто отсутствием на острове действенной полиции. Именно по этой причине пришлось прибегнуть к помощи солдат, для того чтобы разогнать толпы и сохранить машины. Отсутствие гражданской полиции усилило политические и социальные беспорядки и было непосредственной причиной трагедии Питерлоо. С введением Пилем в 1829 году знаменитого синемундирного корпуса с его цилиндрами и дубинками положение вещей стало улучшаться. Созданная первоначально для территории Лондона «новая полиция» два года спустя, во время агитации за билль о реформе, спасла столицу от радикальных толп, от которых пострадали Бристоль и некоторые другие города, да и сам Лондон 50 лет назад. Когда полиция Пиля была постепенно учреждена повсюду, мятежи и боязнь мятежа перестали играть прежнюю роль в английской жизни.
Но движение 1812 года наряду с разрушением машин имело и другой аспект. Луддиты требовали путем законной подачи петиций в парламент, чтобы вступили в силу старые, но еще не отмененные законы (некоторые из них были введены еще во времена правления Елизаветы) о справедливом регулировании государством размера заработной платы и продолжительности рабочего дня, что было причиной конфликтов между нанимателями и рабочими.
Такое требование было совершенно справедливым, тем более что эти старинные законы частично применялись для предотвращения объединений рабочих, стремившихся защитить свои интересы: действительно, положения союзов рабочего класса было недавно ухудшено проведенным правительством Питта в 1800 году законом о запрещении союзов. Предполагалось, что законы будут применять против объединений как хозяев, так и рабочих, но на деле хозяева могли объединяться совершенно свободно, тогда как рабочих за забастовки преследовали. Наконец, в 1813 году парламент отменил елизаветинские статуты, которые давали мировым судьям власть устанавливать минимум заработной платы.
Лишить рабочего защиты государства в вопросе о заработной плате, рабочем дне и фабричных условиях и в то же время отрицать его право защищаться путем создания союзов было явной несправедливостью. Это была не политика laissez-faire, а политика свободы для хозяев и репрессий для рабочих. Высокие авторитеты доктрины laissez-faire, такие, как Рикардо, были в этом вопросе на стороне рабочих и требовали легализации тред-юнионов.
После 1822 года антиякобинская волна начала спадать. С тех пор как Пиль возглавил министерство внутренних дел, репрессии перестали быть единственным методом правительства, и в 1824-1825 годах искусные кулуарные переговоры Джозефа Юма и Френсиса Плейса побудили палату общин в соответствии с духом нового и лучшего века отменить закон Питта о запрещении союзов и сделать тред-юнионы легальными. С этого времени различные формы рабочих ассоциаций и корпоративной деятельности быстро развивались как нормальная и признанная часть социальной структуры, вместо того чтобы становиться революционными, что имело бы место в случае оставления в силе закона о запрещении союзов.
Не следует думать, что борьба классов была когда-либо в Англии совершенно неизбежным явлением или что все хозяева были жестоки к своим рабочим или равнодушны к их нуждам. Просвещенное меньшинство предпринимателей поддерживало легализацию тред-юнионов. И во время Наполеоновских войн предприимчивый промышленник Роберт Пиль-старший, отец знаменитого сына, начал агитировать за государственный контроль над условиями детского труда на фабриках, особенно в защиту несчастных учеников из приходских детей, ужасную торговлю которыми еще продолжали местные власти. Без сомнения, добрый сэр Роберт, который сам нанимал 15 тысяч человек, был отчасти заинтересован в том, чтобы ограничить несправедливую конкуренцию его менее разборчивых соперников. Но фабричные законы, изданные до билля о реформе, были не только очень ограничены количественно, но и оставались мертвой буквой из-за отсутствия такого механизма, который мог бы ввести их в силу.
К несчастью, в первые годы XIX века идея государственного контроля в интересах трудящихся классов не была близка правителям Британии. Они были глухи к словам Роберта Оуэна, указывавшего им, что его фабрики в Нью-Ленарке были тем готовым образцом, который мог научить мир, каким образом новая промышленная система может стать орудием стандартизированных улучшений в области санитарных условий, благосостояния, продолжительности рабочего дня, заработной платы и просвещения, доводя условия жизни рабочего класса до среднего уровня, который никогда не может быть достигнут при системе домашней промышленности. Пусть государство, говорил Оуэн, введет подобное устройство на всех фабриках. Но «мир», хотя и был достаточно заинтересован, чтобы посещать фабрики Нью-Ленарка и восхищаться ими, отказывался им подражать. Люди были еще не в состоянии понять то современное учение, которое Оуэн первый ясно постиг и проповедовал: что окружающая обстановка влияет на характер и что эта обстановка находится под контролем людей. Огромные возможности, которые он видел благодаря своей проницательности, были упущены, пока, наконец, в течение века государство не вернулось к той его доктрине о контроле над фабриками и условиями жизни всех людей, занятых на фабриках, которую он тщетно проповедовал. В конце XIX века отчасти благодаря ряду фабричных законов, отчасти благодаря деятельности тред-юнионов фабричная жизнь показала пути и средства повышения жизненного уровня, в то время как «потогонные» домашние ремесла, подобные портновскому ремеслу, которое не может быть подчинено фабричному контролю, оставались еще в течение некоторого времени областью самого тяжелого угнетения, особенно для женщин.
