Такая деятельность церковной сессии и пресвитерии поддерживалась общественным мнением, иначе она не могла бы на столь большой срок пережить исчезновение подобной церковной юрисдикции в Англии. Но эта деятельность вызывала у многих и глубокое негодование, особенно среди высших классов. Правда, в судебных делах, касавшихся джентри, часто допускалась замена наказания штрафом. Но даже при таком смягчении право осуществлять свою юрисдикцию в вопросах поведения, присвоенное низкорожденными старейшинами и духовенством, было оскорблением для гордых семей лэрдов и знати; это было основной причиной приверженности к епископальной религии и якобитской политике для многих, кто в других отношениях не имел никаких жалоб на богослужение и доктрины пресвитерианской церкви. Антиклерикализм усиливал якобитов в Шотландии так же, как он усиливал вигов в Англии. Однако нужно помнить, что позорный стул и юрисдикция церковной сессии сохранялись даже во времена епископальной церкви Карла II и не исчезали в тех многочисленных приходах, которые все еще управлялись епископальными священниками.
В общем епископальная, или якобитская, партия больше зависела от поддержки высшего класса, чем пресвитериане, или виги. У более суровых последователей Нокса, вероятно, должна была быть более демократическая доктрина и практика. Столкновение происходило при назначении священников, так как ревностные пресвитериане требовали, чтобы это делали прихожане, как на основании религиозной доктрины о назначении священников, так и потому, что пресвитерианизм частных патронов, претендовавших на право назначать священников, часто вызывал сомнения.
Даже английские нонконформисты, посетившие Шотландию, были удивлены и смущены смелостью церкви в ее обращении с «вельможами». Каковы бы ни были ее другие ошибки, церковь Джона Нокса побудила угнетенный народ Шотландии взглянуть в лицо его феодальным хозяевам.
Положение приверженцев епископальной церкви в начале XVIII века было наиболее ненормальным. Их богослужения, доктрины, организация и дисциплина мало отличались от порядков пресвитерианской церкви. Однако наибольшее озлобление вызывало различие между двумя видами причастия, потому что различие церквей соответствовало политическому расхождению между вигами и якобитами, за которым лежало два поколения вражды и обид, нанесенных и вспоминаемых обеими сторонами.
Положение епископалов Шотландии были одновременно и лучше и хуже, чем у нонконформистов Англии. С одной стороны, до 1712 года не было какого-нибудь закона о веротерпимости, чтобы узаконить их богослужение. С другой стороны, более 1/6 приходских церквей было еще занято их священниками. В Абердиншире, в горных областях, и вдоль их восточных границ пресвитерианские священники, когда они появлялись в обществе, могли подвергнуться нападению толпы, столь же дикой, как и та, которая «проследовала» епископальных викариев юго-запада. Когда в 1704 году пресвитерианский священник должен был вступить в должность в Дингуолле, он был остановлен, избит и прогнан прочь толпой мужчин и женщин, кричавших: «Король Вилли мертв, а наш король жив»!
Народные чувства, нашедшие такое выражение на северо-востоке, возникли не столько из-за религиозных разногласий, сколько из-за политической вражды и личной привязанности к старым и испытанным пасторам. В Шотландии в 1707 году существовало еще 165 (из 900) приходов, где священники оставались верными епископальной церкви. Но значительное большинство епископального духовенства было во время революции лишено сана. В царствование Анны они жили достаточно скверно; наиболее счастливые – в качестве капелланов в некоторых знатных домах, большинство других – на милостыню, собираемую с их единоверцев в Шотландии или с английского духовенства, которое считало их мучениками за общее дело.
Вера в колдовство уже настолько ослабела среди высших слоев английского общества, что преследование колдунов на основе закона и вследствие народного суеверия уже не разрешалось в стране, которая тогда управлялась в соответствии с идеями ее образованного класса. В Шотландии то же явление повторилось лишь поколение или два спустя. В начале XVIII века часть высшего класса уже сомневалась в возможности частого дьявольского вмешательства, но народный и клерикальный фанатизм был еще очень силен. При королеве Анне в Шотландии было казнено много женщин, заподозренных в ведовстве, а еще больше было изгнано из королевства. В последний раз на нашем острове «ведьмы» были подвергнуты смертной казни в глухих местах далекого Сазерлендшира в царствование Георга I. В 1736 году закон о смертной казни за колдовство был отменен для Великобритании вестминстерским парламентом. Прошло еще одно поколение, и ведьмы, и «большой черный дьявол» стали для Бёрнса и его друзей-фермеров предметом скорее насмешек, чем страха, хотя пресвитериане более строгого нрава продолжали рассматривать неверие в колдовство как атеизм и как вызов, бросаемый Священному Писанию.
Пресвитерианская церковь не была источником и началом народных суеверий. Одни из них она поощряла, а другие отвергала. Корни всех суеверий уходили глубоко в папистские, в языческие, в первобытные инстинкты и обычаи, еще сильные в стране гор, болот и непокоренной природы, среди населения, которое даже в Южной Шотландии было главным образом кельтским по происхождению и жило в условиях, в общем мало изменившихся со времен отдаленного прошлого. Возвращаясь домой в полночь и пробираясь вброд, человек все еще слышал водяного, шумящего в речном потоке. Феи еще скрывались среди боярышника лесистых долин и были известны тем, кто приходил туда умилостивить их обрядами, чтобы они не убивали скот в хлеву или не похищали детей из колыбели. К северу от реки Тей люди по традиции все еще зажигали в ночь на 1 мая праздничные костры на холмах и танцевали вокруг них. Урожай и скот охранялись многочисленными и разнообразными местными способами умилостивления, из которых некоторые относились к самым ранним временам земледелия и скотоводства.
Посещались волшебные источники; из чувства страха и благодарности деревья и кусты украшались лоскутами клетчатой ткани и совершались жертвоприношения. В горных областях такие обряды были главной религией населения; в Южной Шотландии они были второстепенной, но еще непременной составной частью жизни и веры людей, посещавших христианскую церковь.
При отсутствии настоящих докторов для сельских местностей народная медицина основывалась на традициях, и иногда было трудно отличить ее от народных форм колдовства. Были мудрые мужчины и женщины, которые помогали человеческому счастью так же, как колдуны и ведьмы, которые ему мешали. Церковь поощряла народ уничтожать последних, но не могла помешать ему искать помощи первых.
Священник не был всемогущим. Как мог он им быть, когда он запретил невинные развлечения? Юноши и девушки «танцевали вперемежку» под скрипку или волынку на каждом праздничном сборище, несмотря на запрещение церкви; и ни старый, ни молодой не мог воздержаться от обрядов, более древних, чем пресвитер или папа. Имелись сотни различных чар и обычаев, чтобы отвратить несчастье, следующее за каждым событием в жизни – рождением, свадьбой, смертью, сбиванием масла, отправлением в путешествие, посевом зерна.
Чудеса рассматривались как повседневные события в значительно большей степени, чем в лишенной воображения скептической Англии. Духи, предзнаменования, привидения были обычным атрибутом шотландской жизни; истории об оживших трупах, участвовавших в обычных людских делах, рассказывали с подробностями, и им верили; шотландец, встречавший незнакомца на болоте, не был уверен, являлся ли последний тем, чем казался, или был «потусторонним существом». «Большого черного дьявола» часто видели подстерегающим в вечерних сумерках за дверьми хижины или ускользающим прочь через северную сторону стены церковного двора. Люди всегда слепо верили в чудеса, приписывая их проявлениям божественной или дьявольской силы. Священники поощряли такую веру в своей пастве. У пастухов в течение долгих часов одиночества на холмах появлялись странные и иногда прекрасные фантазии. Водроу рассказывает, как в 1704 году один пастух объявил, что, «когда он пас скот, в защищенном месте, к нему пришел красивый человек и приказал ему больше молиться и учиться читать; и он предполагал, что это был Христос». В следующем году он рассказывает нам о другом парне, который однажды тонул в колодце, но «красивый юноша вытащил его рукой. Поблизости в это время никого не было, и поэтому люди решили, что в образе того юноши, без сомнения, явился ангел». Такова была Шотландия – не Шотландия Дэвида Юма, Адама Смита или «Эдинбургских обозрений» или Шотландия Бёрнса и Вальтера Скотта, а более древняя, хотя именно она доставляла им материал для творчества.
