Что же с ними будет дальше? Не через год, два, десять лет, а буквально сей час? Через двадцать минут? У каких пределов они окажутся?

Они остались в избе. Горухта хотел уложить их на высокую железную кровать, но видя, что это бесполезно, притащил из сеней соломы, постелил ее на том месте, где стоял до ужина стол — у окна, сверху накрыл ее дерюгой, дал ватное одеяло. Кир предпочел бы обойтись палаткой, но Маша наотрез отказывалась ею укрываться. Пришлось укрыться вонючим одеялом… Но все неприятные ощущения быстро исчезли, сквозь солому и запахи, треск дров и дудение печки, скрип половиц и стук дождя по крыше он продирался куда-то только несколько мгновений, — и прорвался в сны, пестрые и невероятные. Но наутро они ему показались понятнее, чем явь, — едва он все вспомнил и увидел над собой склоненное бледное лицо. Это была старуха. Кир смотрел ей прямо в глаза. Она как будто прислушивалась к нему или даже принюхивалась, потом распрямилась и, обойдя изголовье их шуршащей постели, нагнулась над Машей. Девушка беспокойно заворочалась. Кир следил за старухой сквозь прикрытые ресницы. Она была седой, с крупным носом, из-под ночной рубашки выглядывали дряблые белые плечи, с морщинистой шеи свисал темный крестик на серой веревочке. Старуха долго стояла над девушкой, напряженно прислушиваясь к ее дыханию, но глядя как-то мимо. Что ей еще надо, вяло подумал Кир, собираясь окончательно проснуться и спугнуть любопытную старуху, но как будто мягкая, нежная солома запорошила его лицо, труха засыпала веки, смотреть сквозь ресницы уже не было возможности, сил… и он вернулся в программу снов, крупная серая мышь щелкнула хвостом, зашумел стадион, ввысь полетели какие-то предметы, наверное, воздушные шарики или змеи, музыканты в кожаных безрукавках, с цепями настраивали инструменты… и вдруг прозвучал какой-то сигнал, вроде рожка, и Кир еще раз очнулся и зажмурил глаза, потер их, посмотрел вверх. Там сияла заросшая столетней пылью лампочка на витом шнуре золота, разбрызгивая лучи повсюду, как световую солому. Кир оглянулся. В окна било солнце. На улице квохтали куры и цвиркали какие-то птицы, раздавался монотонный стук. Он покосился: Маши рядом не было. Кир сел на соломе, озираясь, как матрос после кораблекрушения. Он увидел экран черно-белого телевизора «Рекорд» с вязаной салфеткой наверху. Перевел взгляд на часы. Они стояли.

— Доброе утро! — сказал Кир в тишине на всякий случай.

Ему никто не ответил. Только откуда-то мягко упала кошка и прошлась перед Киром, села и взглянула на него. Кир зевнул, покрутил головой, разрабатывая затекшую шею. Никто не отвечает? Нечему удивляться: они всё там же. А Маша?.. Кир встряхнулся и встал, поискал кроссовки. Они стояли перед железной печкой. Он принялся разминать заскорузлую кожу, чувствуя беспокойство и голод. Но дверь вдруг заскрипела, он обернулся: в избу вошла девушка, свежая и умытая, по-прежнему румянощекая и молодая. Рыжие волосы она заплела в тугую косу.

— Привет, — сказал Кир.

— Привет, — ответила она.

Он пытливо вглядывался в ее лицо. Маша нетерпеливо передернула плечами, и Кир отвел взгляд.

— А население?

Он заглянул за шкаф. Убранная постель была пуста. Тогда Кир схватил яблоко и захрустел им. Он подошел к окну.

— Хм, а казалось, речка должна выйти из берегов. — Он взял еще одно яблоко. — Где тут санузел?

Маша неопределенно кивнула за окно. Кир вышел в сени и увидел старуху в черной юбке, сером фартуке и малиновой выцветшей кофте с закатанными рукавами, повязанную платком. Она сидела перед узким деревянным корытцем и равномерно рубила ступкой крапиву.

— Доброе утро! — поздоровался Кир еще раз.

Лицо с крупным носом оставалось бесстрастным. Светлые глаза смотрели прямо. Белесо-золотистые как солома волосы выбивались из-под черного платка в мелкий горошек.

— Ясненько, — проговорил Кир и вышел на улицу. Где его тут же приветствовал петух яростно-злобным воплем.

Туалета он так и не нашел и помочился в бурьян, щурясь от яркого неба и солнца. Петух обнаружил его здесь и снова заорал. Кир возвращался в избу, поглядывая с опаской на ржаво-черную птицу. Неподалеку ослепительно белел березовый лес. Над домом, кладкой дров, укрытых панцирем коры и деревьями с темными бархатными стволами носились узкокрылые птицы с белыми грудками. «Ласточки? — определил Кир, но потом засомневался. — А может, стрижи».

Кир прошел мимо старухи с ее корытом, распространявшим терпкий зеленый запах, уже не заботясь о вежливых ритуальных вопросах и церемонных взглядах. Все было просто: старуха не видела и не слышала. И жила она здесь с дурачком. Правда, еще неясно, кто такой Митяй. Но, по крайней мере, других обитаемых домов в деревне не было. Соседний дом явно был нежилой.

— Убрать, что ли все это? — спросил он.

Маша пожала плечами.

— Убери.

Он сгреб солому и вынес ее в сени, подумал и пихнул ногой низкую темную дверь, ведущую куда-то еще. Похоже, это был хлев. Здесь тоже стояла кладка дров, перед ней чурбак с воткнутым топором; за перегородкой кто-то возился и чавкал. Под балками, обросшими куриным пометом, мелкими перьями, лежала солома, — туда он и швырнул охапку. Вернувшись, он решил и стол поставить на место, взялся за него, составив предварительно кружку, стаканы, закопченный зеленый чайник на тумбочку, попробовал поднять. Стол оказался на самом деле тяжелым. Он быстро взглянул на Машу, но она стояла перед фотографиями на стене, и тогда просто потащил его за собой. Установив стол, он съел несколько яблок. Они были мелкие, но довольно сладкие.

— А где же этот… как его?

Маша ответила, что не знает, когда она проснулась, его не было.

— Бабка вроде живая, — заметил Кир. — А вчера умирала, еле говорила… Что будем делать?

Она крутила бисерные браслетики в одну нитку вокруг запястья и молчала.

— Тут, конечно, никакого транспорта. Далеко до железной дороги?.. Как они вообще тут живут?

Маша не отвечала.

Послышались тяжелые шаги, дверь открылась и в избу вошла старуха.

— Хде этот лось, — ворчала она, — буина. Надо печку топить, воды принесть, дать хряку… Все баба, буся. — Она повела головой и вдруг спросила: — Как зайшли в наше нырище?

— Спрашивает, — пробормотал Кир удивленно.

— В нашу олафу. Йисть, небось, хочете? Не з Турухтанова? Ай откуда?

— Да нет! — сказал Кир. — Нет! — воскликнул он громче.

— Махистров не переслал батарейки?

— Нет, мы… не знаем!

— Махистров, говорю, Василь Палыч… — Она замолчала и вдруг обернулась к окну. Кир с Машей тоже невольно перевели на окно взгляды, но за стеклом только сияла листва деревьев и реяли вверх-вниз белогрудые птицы. Кошки терлись о ноги старухи. Она стояла, беззвучно двигая бледными губами в пигментных пятнышках, тяжело вздымая грудь. Неожиданно кошки забеспокоились. Одна из них вспрыгнула на подоконник, за ней последовала и вторая, потом обе дружно соскочили и кинулись к двери, замяукали. И через некоторое время на окно легла чья-то тень, сипло кашлянула входная дверь, взвизгнули половицы в сенях и, наконец, отворилась вторая дверь, обитая драными тряпками, войлоком, и кошки уже заныли одурелым дуэтом, наструнив хвосты и задирая мордочки с огромными чашами глаз: в избу шагнул Горухта, босой, в мокрых штанах, солдатской куртке без пуговиц, с холщовым мешком в руке, наполовину мокрым. В избе запахло тиной. Кошки ринулись к мешку, заголосили жалобно. Темное лицо Горухты расплывалось в улыбке, сизые глаза, напоминавшие цветом воду местной речки, прищуривались, скалились зубы, желтые, торчащие, как у коня, но крепкие. Он бухнул мешок на пол, сунул внутрь руку и кинул кошкам мелкой рыбешки. Те, сразу утратив свое обаяние, захрустели головами, плотоядно урча. Нос старухин дернулся.

— Буина, на Лымне был? Ах, батька твой гунка кабацкая и этот рыбак. Пошто сбёг? А поросенок з голоду пеёт? А у буси руки болять? Вчера к дождю всю ломило, головы поднять не могла. А он женуть тыю рыбу по Лымне. Кляпа ты там наловил?