— Вы говорите, «массу времени»?

— Достаточное количество времени.

— Ранее вы показали, что несколько раз проделали этот путь сами. Когда именно?

— В первый раз через неделю после убийства. Я выехал из «Арчвэй» в десять сорок и оказался у дома в Малибу в одиннадцать сорок две.

— Вы уверены, что ехали одним с мистером Эллиотом маршрутом?

— Нет, не уверен. Я просто выбирал путь, который представлялся мне наиболее очевидным и быстрым.

— Движение в Лос-Анджелесе бывает чрезвычайно непредсказуемым, не так ли?

— Так.

— Именно потому вы и проделали этот путь несколько раз?

— Да, это одна из причин.

— Детектив, вы показали, что проехали по этому пути пять раз и неизменно приезжали к дому в Малибу до того, как закрывалось то, что вы назвали временны́м окном убийства, верно?

— Верно.

— Пожалуйста, скажите присяжным, сколько раз вы отправлялись в этот путь, но не доезжали до места назначения, поняв, что поспеть к «закрытию окна» вам не удастся.

— Ни разу.

Однако этот ответ Киндера сопровождался короткой заминкой, и я был уверен, что присяжные ее заметили.

— Детектив, если я представлю суду записи, показывающие, что из ворот «Арчвэй» вы выезжали в десять сорок не пять раз, а семь, назовете ли вы их подложными?

— Нет, но я не…

— Благодарю вас. Так скажите нам, детектив, сколько раз вы прерывали ваши пробные поездки, не добравшись до Малибу.

— Два раза.

— Какими они были по счету?

— Второй и последней — седьмой.

— Вы останавливались, поняв, что добраться до дома в пределах временны́х рамок убийства вам не удастся, так?

— Нет. Один раз меня отозвали в управление, чтобы я провел допрос, а в другой я услышал по радио вызов и отправился помогать помощнику шерифа.

— Почему вы не отметили эти случаи в ваших отчетах о тестовых поездках?

— Они же остались незавершенными, и я полагал, что к делу они отношения не имеют.

— Таким образом, в определении числа случаев, в которых вы останавливались, не добравшись до дома Эллиота, нам остается полагаться только на ваше слово, правильно?

— Да, пожалуй, правильно.

Что же, на этом фронте я потрепал его достаточно и надеялся, что смог хотя бы кого-то заставить усомниться в достоверности его показаний. Теперь же я собирался нанести Киндеру удар, которого он не ожидал.

Я попросил у судьи разрешения на секунду прерваться, подошел к столу защиты и наклонился к уху моего клиента.

— Кивайте, как будто я говорю вам что-то очень важное, — прошептал я.

Эллиот кивнул, а я, взяв папку, вернулся на прежнее место и открыл ее.

— Скажите, детектив, на каком этапе расследования вы установили, что главным объектом этого двойного убийства был Иоганн Рильц?

Киндер открыл было рот, чтобы ответить, затем откинулся на спинку кресла, подумал:

— Я не устанавливал этого ни на каком этапе.

— Следствие что же, вообще не проявляло к нему интереса?

— Ну, он был жертвой преступления. Это, безусловно, сделало его объектом нашего внимания, таковы правила.

— Стало быть, интересом к нему и объясняется то обстоятельство, что вы поехали в Германию, дабы изучить его прошлое, так?

— Я не ездил в Германию.

— А во Францию? В его паспорте указано, что он жил там, прежде чем перебраться в Соединенные Штаты.

— Мы не сочли такие поездки необходимыми. Попросили Интерпол проверить его прошлое, оно оказалось чистым.

— Что такое Интерпол?

— Так называется Международная организация уголовной полиции. Она осуществляет связь между полицейскими службами более чем ста стран.

— Вы не связывались напрямую с полицией Парижа, в котором Рильц жил пять лет назад?

— Нет. Для выяснения его прошлого мы использовали наши контакты в Интерполе.

— Интерпол проверил, не числятся ли за ним аресты по уголовным обвинениям, так?

— Да, в числе прочего. Хотя к чему это прочее сводится, я представляю себе довольно смутно.

— Если мистер Рильц работал на парижскую полицию как осведомитель в делах, связанных с наркотиками, Интерпол предоставил бы вам сведения об этом?

— Я не знаю.

— Органы охраны правопорядка, как правило, очень неохотно раскрывают имена своих тайных осведомителей, не так ли?

— Так. Это может поставить осведомителя в опасное положение.

— То есть быть осведомителем полиции, расследующей уголовное дело, опасно?

— В определенных случаях — да.

— Вам когда-нибудь приходилось расследовать убийство такого тайного осведомителя, детектив?

Голанц встал и попросил предоставить ему возможность провести короткое совещание между сторонами процесса и судьей. Судья поманил нас к себе, мы подошли.

— Мистер Голанц? — произнес он.

— Судья, в представленных нам мистером Хэллером материалах нет даже намека на то, о чем он сейчас расспрашивает свидетеля.

Судья подъехал вместе с креслом ко мне:

— Мистер Хэллер?

— Судья, следствие было проведено небрежно, поэтому…

— Оставьте эти разговоры для присяжных. Что у вас есть?

Я вынул из папки и положил перед ним компьютерную распечатку — так, чтобы Голанц видел ее вверх ногами:

— Это статья, четыре с половиной года назад напечатанная в «Ле Паризьен». Иоганн Рильц назван в ней свидетелем обвинения при разбирательстве крупного дела о торговле наркотиками. Управление уголовной полиции использовало его для покупки наркотиков и проникновения в сеть наркоторговцев. А следствие даже не…

— Статья написана по-французски, мистер Хэллер. У вас имеется ее перевод?

— Извините, ваша честь. — Я положил перед ним второй листок.

Голанц, изогнув шею, попытался прочесть его.

— Откуда вы знаете, что речь идет о том же самом Иоганне Рильце? Это же не официальный документ.

Я выложил последний листок:

— Это фотокопия одной из страниц паспорта Рильца, я взял ее из материалов, представленных мне обвинением. Она показывает, что Рильц уехал из Франции в Соединенные Штаты через месяц после этой истории. Вдобавок к этому в статье правильно указан его возраст и сказано, что он закупал для копов наркотики, пользуясь своим положением декоратора интерьеров. Это определенно он, ваша честь. И очень многие люди оказались из-за него в тамошних тюрьмах.

Голанц горестно покачал головой.

— Это нарушение правил предоставления материалов другой стороне. Вы не имели права скрывать эти документы, а потом без всякого предупреждения вываливать их на голову обвинения.

— Ваша честь, если кто-то и скрывал что-то, так именно прокуратура. Я полагаю, что ее свидетель обладал этими сведениями, но утаил их.

— Это серьезное обвинение, мистер Хэллер, — нараспев произнес судья.

— Судья, в мои руки эта информация попала совершенно случайно. В воскресенье я обратил внимание на то, что мой детектив, пользуясь компьютером, который достался мне вместе с практикой в наследство от Винсента, прогоняет все связанные с этим делом имена через интернетовскую поисковую систему. Поиск проводился только на английском. А поскольку я видел в материалах обвинения фотокопию паспорта Рильца, я расширил поиск до французского и немецкого языков и через две минуты получил эту статью. Мне трудно поверить, что в управлении шерифа, прокуратуре и Интерполе нет ни одного человека, который не знал бы о ее содержании. Так что пострадавшей стороной, судья, чувствует себя как раз защита.

Я не поверил своим глазам. Тем не менее судья повернулся к обвинителю и прищурился. Впервые за весь процесс. Я немного отступил вправо, чтобы дать большей части присяжных возможность полюбоваться этим зрелищем.

— Что вы на это скажете, мистер Голанц? — спросил судья.

— Абсурд. Все, что мы смогли установить, содержится в материалах обвинения. И я хотел бы спросить, почему мистер Хэллер не уведомил нас о существовании этой статьи еще вчера.

Я бесстрастно уставился на Голанца:

— Если бы я знал, что вы свободно владеете французским, то отдал бы вам ее сразу, Джефф. А перевод статьи мне принесли лишь сегодня, за десять минут до того, как я приступил к перекрестному допросу.