— Список готов? — сразу понял перспективность предложения император. — На кого они должны показания давать?
— Конечно, — кивнул Филагриус и протянул свиток.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
— С армянами пока лучше не связываться, — извиняющимся тоном пояснил Филагриус. — Слишком сильны.
— Сам знаю, — буркнул Костас.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
— Ты обезумел! — ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
— О чем вы, мама? — издевательски улыбнулся Костас, — я всего лишь наказал мятежников.
Мартина покачала головой.
— Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
«На Елену…» — подумал Костас.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
— Я надеюсь только на себя, мама, — сказал он. — Все остальные — трусы или предатели.
— Ты разрушаешь все, что строил твой отец, — поджала губы Мартина, — это неумно.
— Мой отец ошибался более, чем кто-либо, — усмехнулся Костас, — он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», — писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
— Без тебя знаю! — скомкал письмо Костас.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции — навсегда.
«Где ты, жена моя?..»
* * *
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
— Никто ничего не приказывал, — развел руками ее секретарь.
— Как не приказывал? — поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. — Немедленно убить.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
«Пойти самой?»
Внутри неприятно похолодело.
— Охрана, со мной, — подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
«Кухня… — отмечала она, — затем прачечные… где-то здесь».
— Это что за дверь?
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
— Взломать.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь — точно такая же.
— Взломать, — сухо распорядилась Мартина.
Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.
Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор — узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.
«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» — поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго — позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.
— Ты не слишком красива, — не могла не отметить Мартина. — Ты действительно — Елена?
Женщина приниженно заулыбалась.
«Били ее, что ли?»
Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей — ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое — приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и — ничего! Она не могла этого приказать!
— Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… — засмеялись позади нее.
Это был, конечно же, Костас.
* * *
Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.
— Сволочи продажные… — тихо ругнулся кастрат.
Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел — так, на всякий случай.
— Здравствуй, Елена, — негромко произнес Симон, когда она вышла, — как ты?
И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.
— Это ты? — одними губами через головы охраны спросила она.
— Да, — так же через головы отозвался он, — И я пришел за тобой.
«Господи, пронеси!» — вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.
Дальнейшее напоминало сон — как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.
Кифа сжался в комок.
И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.
«Господи, помилуй…»
* * *
Она узнала его сразу — так, словно этих двадцати восьми лет и не было.
— Ты постарел, Симон.
— Молчи, — попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.
Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем — полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.
— Ты где, Симон? — забеспокоилась Она. — Почему я тебя не вижу?
— Меня сейчас никто не видит, — отозвался Симон.
— Но ты есть?
— Да. Это наваждение. Я сниму его позже.
А потом Ее начало трясти — запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.
— Не бойся. Все позади.