— Везучий ты, аравитянин…

— Бывает, — расслабленно соглашался Амр и с ужасом отмечал, что ему опять выпало шесть и шесть.

Понятно, что настало время, когда первый гонец попытался-таки пробиться к Феодосию и даже попытался кричать, но раздраженный вечным проигрышем комендант высунулся из окна и дал гонцу такую отповедь, что его не трогали еще часа два. А когда Амр узнал, что корабли уже конфискованы и сцеплены борт о борт, а пехота уже двинулась по дощатым палубам на тот берег, вдрызг проигравшийся Феодосий предложил последнее, что у него было.

— Бабу свою ставлю. В возрасте, но та еще ягодка.

— Жену? — удивился Амр.

— Рабыню, — отмахнулся комендант. — Три дня назад у офицера в кости выиграл. Даже не трогал — представляешь? Не до того было.

— Представляю, — кивнул Амр и бросил на стол все, что выиграл за сегодняшний день. — Я за эти три дня чуть имя свое не забыл, — столько всего случилось.

Оба рассмеялись, затем поочередно швырнули кости, и стало окончательно ясно, что сегодня судьба уже не переменится. Рабыня тоже отходила Амру.

— Сейчас пришлю, — поднялся Феодосий с подушек и сладко потянулся. — Эх, как все это не вовремя!

Симону удалось таки преодолеть вторую половину пути под парусами — едва он этого всерьез пожелал. Да, все выглядело случайностью, но вот землю в момент пожелания тряхнуло, а затем появилось это судно.

Объяснений феномену была тьма. Симон вполне мог неосознанно предчувствовать, что судно появится, и именно в силу этого пожелать быстрее прибыть на Родос. Хуже того, Симон вообще мог быть просто игрушкой в руках неких сил, и слепо выполнять то, что нужно какой-нибудь второстепенной сущности или даже лично Тому Который. И лишь одно убеждало Симона, что все не так просто, — сказанное Джабраилом. Архангел не тратил слов на дешевые розыгрыши.

«Так же, как зажег небо…» устами отрока произнес Джабраил.

«Так же, как зажег небо…»

«Так же…»

И ни слова ни о предчувствиях, ни о сущностях, ни о Том, Который…

А потом впереди показался Родос, и Симон взглядом приказал капитану пристать к стене крепости и так же, взглядом распорядился, чтобы ему спустили веревочную лестницу. И оба раза вода Нила дрогнула и пошла рябью.

«А может быть, я случайно вошел в то пространство, где правят Боги?» — подумал Симон, забираясь все выше.

Если верить преданиям, такое случалось, но расплата за подобное своеволие была неотвратимой и наступала достаточно быстро.

«Как там говорил Аббас, — наморщил лоб Симон, — главный вопрос, есть ли у Бога ситечко в ноздрях…»

— Скоро ты там?

Симон поднял голову, увидел склонившегося византийского солдата и понял, что висит на полпути наверх.

— Скоро…

Этот людоед вообще формулировал вселенского масштаба вопросы на удивление точно и просто.

«Каждый миг на земле умирают мириады живых тварей, — сказал он как-то, — а их души уходят наверх, к Богу. Верно?»

«Верно», — согласился тогда Симон.

«И каждый миг волей Бога мириады тварей рождаются на свет, — продолжил людоед, — согласен?»

«Согласен».

«То есть, Он постоянно вбирает в себя старые опытные души и посылает в мир новые и чистые. Так же, как дышит человек: вдох — и мириады душ в себя, выдох — и мириады душ — обратно в мир…»

Симон пожал плечами. Схема была красивой, но ради чего затеял этот разговор Аббас, он пока не понимал.

«А где оседает накопленная душами «грязь»? — поднял брови людоед. — Нет ли в ноздрях у Бога некоего «ситечка», коим Он обоняет запах наших мыслей и наших страстей — всего, что копится в нашей душе?»

— Кто такой? — поинтересовался солдат.

Симон забросил ногу на стену и степенно перевалился через край.

— Симон. Пришел за своей Еленой.

— Какой Еленой? — не понял солдат и вдруг побледнел.

К ним шел офицер, и служивый уже понял, что только что зачем-то совершил серьезное служебное преступление — впустил чужака.

— Кто такой? Как здесь оказался?

— Я лекарь. Я всегда здесь был, — посмотрел ему в глаза Симон. — Вот, вышел из лекарни на Нил посмотреть.

— Нечего здесь смотреть, — нахмурился офицер. — Возвращайся в свою лекарню.

Симон кивнул и двинулся к ведущей со стены во двор крепости лестнице. Людоед Аббас вкладывал в свою идею достаточно примитивный смысл: Бог нами просто обедает. Ибо на «ситечке» неизбежно должно оставаться самое вкусное — чистое человеческое страдание в смеси с чистой человеческой любовью. Собственно, сама человеческая жизнь.

Симон, тогда еще только начавший свое восхождение к высотам гностицизма, пытался возражать; с его точки зрения, Всевышнего интересовал духовный, познавательный опыт человека. Но чем дольше он жил на свете, тем лучше понимал: смысл твоей женщины не в измерении пропорций ее тела, а в обладании ею, как смысл врага не в том, чтобы познать, что им движет, а во вкусе его крови. И если «ситечко» и впрямь существовало, а, похоже, оно существовало, Господь оказывался жадным до впечатлений и очень живым существом, — точь-в-точь, как и созданный по Его образу и подобию человек.

И это кое-что меняло.

О том, что Атриб и Мануф пали, Ираклий узнал быстро. Уставшие от затяжной блокады всей индийской торговли купцы сочли приход Амра знаком Божьим, прямо указующим, что пора возобновлять привычную мирную торговлю. Их поддержали ремесленники и крестьяне, и никто даже не подумал рисковать собственной бесценной жизнью, чтобы в перспективе обогатить несколько приближенных к императору семей. И почти сразу же пал Самнуд — главный город на всем восточном направлении дельты Нила.

— Взяв Самнуд, Амр взял нас не только за горло, но и за ядра, — на мгновенно собранном военном совете, в основном, из членов Сената, констатировал Ираклий.

И никто из притихших сенаторов даже не подумал возражать.

— Теперь он переждет паводок и двинется на Мемфис[64].

Аристократы молчали.

— А если он возьмет Мемфис, у аравитян появится выход и в море Египетское, и в море Африканское, и в море Мраморное… то есть ко всем нашим портам.

— Ему не взять Мемфиса, — осторожно возразил Теодор.

— Верно, — кивнул Ираклий, — потому что Мемфис защищают мои родичи, а не ты.

Теодор насупился, но возражать не рискнул.

— Да, Амру не взять Мемфиса, — прошелся перед членами Сената Ираклий, — но и нам его теперь в полной мере использовать не удастся. Как только аравитяне взяли Атриб, Мануф и Самнуд, они парализовали половину внутриегипетской торговли. И об опасности такого исхода я вас всех предупреждал.

— Все дело в этих предателях несторианах, — подал голос кто-то.

Ираклий горько усмехнулся. Несториане и впрямь не воспринимали Амра как чужака. Для них и мухамедяне, и евреи по-прежнему были намного ближе и понятнее высокомерных и заумных сторонников идеи двух природ, да еще и трех ипостасей во Христе.

— Это быдло вообще слишком уж много о себе возомнило, — поддержал сказанное Теодор. — Плети им хорошей не хватает! А ты, император, слишком… добр.

Аристократы замерли. Фактически Ираклия только что обвинили в слабости и мягкотелости.

Ираклий выдержал паузу и кивнул.

— Верно, Теодор. Я и впрямь слишком добр. Фока за такой провал снял бы с тебя кожу. Прямо сейчас. Возможно, лично.

Полководец побледнел.

— Но я не Фока. Я не буду снимать с тебя кожу, я поставлю на Сенате вопрос о личной ответственности тех, кто тебя на этот пост пропихнул.

Теодор поперхнулся. При таком повороте все его покровители грозили вмиг превратиться в злейших недругов.

— Что тебе надо от меня, Ираклий?

— Ты должен вернуть империи хотя бы Самнуд, — процедил император. — Не вернешь, пеняй на себя.

Амр отправился посмотреть на свой последний выигрыш, лишь когда узнал, что и Самнуд — ворота в целых два Нильских рукава — пал.