Амр поджал губы, но прерывать гостя не стал.

— Тот же Мухаммад. Разве кто-нибудь знает его истинную роль? — гость хмыкнул. — Сомневаюсь. Идола из него уже сделали, а живого слова почти никто не помнит.

— Я помню, — покачал головой Амр. — Хорошо помню.

Гость наклонил голову.

— Ты уникален, Амр. Признай это. Да, и ты бы не помнил, если бы не личная трагедия…

Амр глотнул. Так оно и было.

— Тебя ведь женщина бросила? — всмотрелся в его глаза монах. — Как ее звали? Райта?

Амр вздрогнул. Никто не произносил при нем этого имени — уже много лет.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?

Гость смотрел прямо — глаза в глаза — и эти глаза были печальны.

— Ты сам. Ты думаешь об этом — все время.

Амр потянулся к сабле.

— Не надо, — покачал головой монах. — Это пустое. Всего лишь смерть.

Амр яростно выдохнул, вскочил и подошел к окну. Он действительно уверовал в Единого лишь потому, что его бросила женщина. Он помнил об этом всегда. И он не хотел, чтобы чужак видел сейчас его лицо.

Когда он отыскал Райту, она сидела, обхватив колени Мухаммада, и рыдала.

«Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Разве здесь место замужней женщины?»

Райта повернулась, и он вдруг вспомнил, как взял ее в бою — тогда, много лет назад. Глаза были те же.

«Я ухожу от тебя, Амр, — сказала она, — и я принимаю ислам».

Амр тогда совершенно растерялся. Он взял Райту, как добычу. Но Амр всегда уважал эту женщину, и он хотел узнать, что произошло, — немедленно, лично от нее, а не от стоящих полукругом родичей Абу Касима!

«Но почему?! Разве я тебя когда-нибудь обижал?»

Райта, не опуская глаз, покачала головой.

«Мухаммад сказал, Единый повелел принимать детей от рабынь, как родных, — глухо произнесла она. — Я еще не старая. У меня еще будут дети».

Амр тогда тоже потянулся к сабле, но рядом с Мухаммадом стояли его родичи — и по Сафии, и по Аише, и по Хадише. А главное, он видел по глазам Райты — эта женщина уже не отступит.

«Талак. Талак. Талак, — стиснув зубы, процедил он троекратную формулу развода. — Ты свободна поступать, как знаешь».

Следующие три дня Амр метался, как раненый тигр. Он свято выполнял указание старейшин своего рода: девочек от женщин врага топить, мальчиков — кастрировать. Хотя можно и продать — главное, подальше. Только так его племя могло избежать появления в своем стане кровных врагов и неизбежной мести. И все три дня он яростно отвергал эту жуткую догадку: прими он Единого еще тогда, в самом начале, и его дом был бы теперь полон сильных сыновей и прекрасных дочек. Потому что и они, воспитанные в исламе, жили бы по тем же законам, что и родители, — без лишней жестокости.

— А потом ты пришел к Мухаммаду, — подал голос из-за его спины монах, — и увидел, что ему еще больнее, чем тебе.

Амр всхлипнул и яростно вытер глаза рукавом.

— Откуда ты знаешь?

— Я часто виделся с Мухаммадом, — тихо произнес монах, — и я знаю, как себя чувствует настоящий пророк.

— Как? — не поворачиваясь, шмыгнул носом Амр.

— Так же, как рассеченный пополам: твоя нижняя половина истекает кровью, семенем и дерьмом, а твоя верхняя все это видит и молит Единого об одном: скорее бы конец.

Теодор слишком хорошо понимал, насколько все против него. Если честно, он полагал, что Ираклий лично его как-нибудь накажет, — понятно, что не смертью; после Фоки столь высокородных аристократов уже не убивали. И тогда заработал бы обычный сенатский механизм: все бы кинулись его защищать, хотя бы для того, чтобы насолить императору. Но Ираклий обхитрил всех.

Едва он принял решение отдать Теодора на суд тех, кто настаивал на его назначении главнокомандующим, перед сенаторами встал вопрос: на кого валить вину за утрату Траянского канала. И выбор был невелик: или на себя, или на Теодора. Ираклий оставался перед Сенатом чист.

«Сволочь!»

Проблема усугублялась тем, что все до единого аристократические роды Византии были зависимы от индийской торговли. В отличие от Фоки, уминавшем все под себя, Ираклий решительно поставил своих армян в общую очередь, и снова выиграл. Теперь вина за эту войну лежала не только на армянах, а на всех поровну. А значит, и расходы на грядущие боевые действия по возвращению канала так же ложились на всех, а Теодор уже не мог оправдаться чем-нибудь вроде происков императорской семьи. Следовало выкручиваться самому.

Решение пришло быстро, едва Теодор взял Самнуд. Посмотрев, как реагируют родичи казненных им предателей, главнокомандующий послал надежных людей в Александрию и тут же сел писать письма всем, кто поддался мнению толпы и принял Амра, как законного правителя.

«Мир тебе, Сабендос, теперь ты, я слышал, в большом почете у аравитян, — быстро, почти по шаблону писал он, — но ведь дети твои учатся в Александрии, на земле империи. Как тебе идея о кастрации всех твоих сыновей? Нет-нет, не подумай, что я угрожаю, но ты знаешь, этот армяшка Ираклий совсем свихнулся от ярости.

Да, и дочка твоя, кажется в Кархедоне замужем — так? Неужели ты думаешь, тамошние армяне простят тебе предательство? Да, и деньги они приличные потеряли. Это я, твой друг, понимаю, что Траянский канал мы потеряли не из-за тебя, а из-за этого тирана, но поди объясни это армянам! Для них Ираклий свой, а ты… сам знаешь, кто.

Надумаешь исправить положение, беги прямо ко мне. Слава Всевышнему, я еще имею какое-то влияние на это армянское чудище на троне. Похлопочу.

Твой преданный друг Теодор».

— Так, кто там у нас следующий? — задумчиво поднял он опись павших городов, — Клавдий? Ну-ну…

«Мир тебе, Клавдий, — аккуратно вывел он, — я слышал, тебя принудили признать власть аравитян. Но ведь твой сын служит у меня во втором легионе, а твоя дочь в Александрии изучает геометрию и философию. Нет-нет, не подумай, что я угрожаю, но ты же знаешь этих армян! Для них воинская честь — пустое слово…»

— Никуда ты, сука, не денешься! — зло хохотнул Теодор, — на четвереньках назад прибежишь!

Амр распорядился впускать следующего, когда Симон отправился вслед за Еленой, а сам он немного успокоился. И его снова удивили.

— Я не уполномочен делать тебе, принц, официальных предложений, — мягко улыбнулся монах, явно кастрат, — но все, что я пообещаю, будет иметь силу закона.

— Я не принц, — покачал головой Амр.

— По духу, ты принц, — с явным уважением и даже восхищением произнес кастрат. — Да, и по занятому положению…

— Зачем ты здесь? — оборвал его Амр.

Кастрат улыбнулся еще приятнее.

— Тебя уже начали предавать, принц. Сначала губернатор Абоита, затем — губернатор Фаюма…

— Их уже взяли, — поджал губы Амр, — и оба сидят в колодках, как я и обещал.

— А вчера тебя предал Сабендос…

— Сабендос? — удивился Амр, — но почему? Он же терпеть не может императора! Я знаю, там личные счеты!

— У Сабендоса есть семья… — сладко улыбнулся кастрат, — и она в руках этого чудовища Ираклия.

Амр яростно крякнул. Гарантировать безопасности семей он своим новым союзникам еще не мог.

— Не надо рассчитывать на аристократов, — покачал головой кастрат, — они будут тебя предавать все равно. Купцы тоже предадут — рано или поздно. Менас улыбается лишь до тех пор, пока ему это выгодно.

Амр пожал плечами. Так бывало чаще, чем хотелось бы.

— Но простые-то люди на моей стороне.

«Подожди… что я такое делаю? — мелькнула в голове новая мысль, — почему я перед ним оправдываюсь?»

— Ближе к делу, монах.

Кастрат охотно кивнул.

— Простые люди на твоей стороне, только потому, что ты объявил амнистию по долгам и снял подати на три года вперед. Но ты никогда не думал, что будет, когда эти три года закончатся?

Амр на мгновение ушел в себя. Конечно же, он об этом думал. Но что еще можно было сделать? Разоренные неурожаями и податями крестьяне остро нуждались в передышке, их нельзя было не освободить от этих податей.