— В Александрию? — скорее утвердил, чем спросил Симон.

— Ты тоже, — поджал губы Кифа.

Они оба понимали, что оппонент бросил Вселенский Собор вовсе не из-за минутного каприза.

«Нет, — сразу отверг самую худшую из версий Симон, — Кифа не знает о Елене ничего. Но что он тогда здесь делает?»

Он стремительно перебрал все возможные варианты и сразу же признал: не подходит ни один. Кифа не имел права бросить Собор в столь важный, действительно переломный момент. За подобное самовольство Церковь лишает своих чад всего и сразу.

«Значит, епископ Римский разрешил…»

Симон еще раз мысленно просмотрел все, что знает о сложных отношениях внутри Церкви, и вдруг вспомнил ночную беседу с Ираклием.

«Войска курейшитов пересекли пролив…» — сказал император.

— Что, Кифа, — усмехнулся Симон, — боишься, что ваши купцы к переделу южного пирога не поспеют?

Он сказал это очень образно и расплывчато, а главное, наудачу, но зрачки его вечного оппонента расширились и тут же — на миг, не более — скакнули в сторону.

— Ладно, можешь не отвечать, — разрешил Симон.

Он лучше других знал, что Кифа обязан соврать, а правду он и так уже знал.

Когда Амр с его двумя сотнями всадников, входил в Фаюм, на улицы высыпали все — от мала до велика. Вот только Амр, главная, казалось бы, угроза, не интересовал никого, — все смотрели в небо. Он и сам нет-нет, да и поглядывал на медленно, но верно растущую в размерах комету. Амр прекрасно помнил, как тогда, двадцать восемь лет назад это кончилось жутким ударом, сбросившим его селение — вместе с домами, людьми и скотиной — шагов на четыреста вниз по склону холма.

Амр покачал головой. Странным образом, в момент удара почти никто не пострадал, но вот земля… однажды сдвинувшись, она уже не останавливалась, и стены домов покрыли трещины, источники четырежды меняли место выхода на поверхность, и, в конце концов, племя отселилось на другую сторону ущелья. Ждать и бояться новых подвижек земли оказалось невыносимым.

— Аравитяне! Смотрите, это аравитяне!

Амр подобрался. Здесь, на главной улице города они бросались в глаза куда как больше, чем комета над головой.

— Куда? — заступил дорогу Амру крупный пожилой грек, явно из бывших солдат.

— К губернатору.

— Ты ведь — Амр? — прищурился грек.

Амр кивнул.

Грек на мгновение задумался, а затем развел руками и отошел в сторону. Война так и не была никем объявлена, и решить, надо ли, рискуя собой, останавливать это шествие, было непросто. И лишь у центральной площади подоспевшие ополченцы вежливо, но непреклонно отсекли от Амра большую часть людей, оставив ему, как сопровождение, около трех десятков.

— Ты не царской крови, — бесцеремонно объяснили ему, — хватит с тебя и этих.

Амр лишь рассмеялся; на месте ополченцев он бы не пропустил к первому лицу столь богатого города и этих тридцати. А едва Амр встретился с вышедшим ему навстречу губернатором глазами, как ему стало ясно: его не просто ждали, империя учла все — до деталей.

— Ну, что Фаюм сейчас пуст, ты, я думаю, знаешь, — внимательно посмотрел ему в глаза губернатор, едва они присели на подушки.

Амр молча кивнул.

— Но твоим людям нужна еда… много еды. И ты пришел, чтобы ее взять…

Амр молчал. Это было так.

— Тогда тебе придется заступить за Ираклиевы столбы, — сухо констатировал губернатор.

— А Ираклий начнет войну… — так же сухо констатировал Амр.

Губернатор уклончиво повел головой.

— Император имеет на это право. Око за око… вы, последователи Абу Касима, тоже — люди Книги. Вы должны считаться с законами.

Амр поджал губы и покачал головой.

— Но ведь законы нарушаю только я. Если Ираклий убьет одного меня, его чести воина ничего не будет угрожать. Зачем же еще и война?

Губернатор ядовито улыбнулся.

— Ты мне еще про письмо Хакима сказочку расскажи. То самое, в котором он тебе как бы запрещает входить в Египет…

Амр молчал. Он уже получил это письмо, и должен был получить еще и еще. Более того, похожие письма, в котором Али и Хаким, Умар а, возможно, и Муавайя отрекаются от Амра и его похода, должны были получить все значимые люди империи. И он уже видел: придавать этим письмам значения здесь не станут.

— Ты прошел фаюмским каналом? Через людей Иоанна? — вдруг поинтересовался губернатор.

— Нет, — мотнул головой Амр, — в обход, предгорьями. Твоих коров уже забрал.

Губернатор помрачнел.

— Это беззаконие.

— Верно, — согласился Амр. — Но с голоду ни ты, ни твоя семья не умрут.

Губернатор заиграл желваками.

— Как были вы, аравитяне, бандитами, так и остались, — ненавидяще выдохнул он. — И правильно, что вам зерна не дают. Скорее бы вы передохли…

Амр вскочил с подушек и, уже слыша, как встрепенулась позади губернаторская охрана, выхватил саблю из ножен.

— Т-ты…

— А ты не много на себя берешь, губернатор?

Амр замер и медленно обернулся. У входа стоял пожилой грек — большой, грузный и, судя по одежде, очень, очень богатый.

— Садись, Амр, — по-свойски махнул рукой грек, — нам с тобой предстоит о-очень долгий разговор.

Когда Ираклий прибыл в Кархедон, все, кто мог ходить, высыпали на улицы и теперь стояли, задрав оранжевые лица вверх… церкви были забиты битком, а вот купеческая гавань опустела.

— Да, я видел Симона, — отрапортовал вызванный к императору начальник стражи, — на последнюю галеру успел, с час назад.

А едва Ираклий отпустил офицера, к нему прорвались четыре брата-купца, еще вчера подходивших выразить преданность.

— Умоляем о правосудии, император, — начал старший, с совершенно загнанными глазами.

— Так быстро? — удивился Ираклий.

Он рассчитывал, что хотя бы неделю братья продержатся сами, без помощи войск.

— Это быдло не желает…

— Стоп! — поднял руку Ираклий. — Эти люди — моя родня. Будь осторожен со словами. У нас можно и язык — за оскорбление — потерять.

Братья переглянулись, а Ираклий встал с резного стула и прошелся по залу. То же самое происходило везде, где новые аристократы пытались принудить вчерашних вольных варваров к абсолютному повиновению. И что хуже всего, начался раскол Кархедонской Церкви: те из священников, что понимали, что лично им епархий все равно не получить, примыкали к восстающим крестьянам-агонистикам[35].

Что ни день, он получал все новые известия о сожженных долговых расписках, изгнанных господах и главном — самовольно захваченных прудах, озерах и каналах. Вода в Ифрикайе стремительно иссякала — год за годом, а привычные отношения меж крестьянами и теми, кто сдает земли в аренду, необратимо ломались.

Император повернулся к замершим купцам.

— Вы, думаю, знаете, что прямо сейчас в Кархедоне проходит Четвертый Собор Церкви Христовой…

Те переглянулись и неуверенно закивали.

— Слышали…

Ираклий удовлетворенно кивнул и прошелся перед ними.

— Если Церковь сочтет, что закрепление крестьян за господами не противоречит слову Спасителя, я пришлю солдат в каждое восставшее селение, но до тех пор… справляйтесь сами.

— Мы не можем… — начал старший.

Ираклий упреждающе поднял руку.

— Поговорите со старейшинами. Их слово можно купить, а люди их слушают. Пока.

— Платить крестьянину за его слово? — скривился один из купцов.

Ираклий усмехнулся.

— Хочу спросить… на вас еще не ездили?

Братья густо покраснели — совершенно одинаково — и — так же одинаково — опустили головы.

Император усмехнулся.

— Кархедон — это особая провинция, — не без удовольствия проговорил он, — здесь люди еще помнят другие времена. Я сам из этих времен.

Он знал, что все проходит. Он сам делал все возможное, чтобы истребить память о том, что когда-то правила в Ифрикайе были иными. И все-таки он гордился прошлым своей страны. Купцы завздыхали, видя, что аудиенция закончена, раскланялись, не поворачиваясь к императору задом, вышли, и вот тогда появился Пирр.