– Из четвертого! – проорал Никитос. – Ну, Дубов, ты у меня получишь!

– Слушай, успокойся уже, а? – тряхнула я как следует Никитоса. – Что вы не поделили?

– Они мне не дали на лестницу пройти! Я хотел покачаться на веревочной лестнице!

– Да! – поддакнула Настька, которую Игоряша к этому времени уже высморкал и, как положено, прижал к себе. – Он не виноват!

– Так, все. За драку пиццерия отменяется.

– Не-ет! – взвыл Никитос и, вырвавшись у меня из рук, изо всех сил толкнул большого Дубова. – Из-за тебя меня в пиццерию не берут!

Я с трудом оттащила Никитоса от мальчишки, который смотрел на нас с Игоряшей исподлобья, но бить Никитоса не стал. Побьет завтра.

– Нюсечка, вот правда, Никитка не виноват, – заныл Игоряша.

Никитос волчонком взглянул на папу. Но ничего не сказал. Не сообразил, что сказать. Вроде с чего бы этому слабому папе защищать такого сильного Никитоса… Но с другой стороны, мама, то есть я, – в гневе, и зря обижаю смельчака.

– Ладно, смелый, смелый, – прижала я к себе его совершенно мокрую голову. – Ты мокрый весь, не чувствуешь? Хочешь заболеть?

– Я не заболею, мам, – твердо ответил Никитос.

И правда, он болеет редко. Редко, но метко. Уж болеет, так болеет. С температурой сорок. Надо сказать, что и нежная, нерешительная Настька болеет не часто. Чаще, чем брат, но гораздо реже, чем остальные дети. Возможно, потому, что я просто ненавижу, когда они заболевают. Ненавижу больше, чем что-либо. Чувствую бессмысленность своего существования на земле. Если все, что я делаю, – зря. А раз мои дети не могут сопротивляться недугам, то все – зря. Поэтому они стараются изо всех сил не болеть, а если уж заболевают, то мужественно лечатся всем, что я заставляю пить, есть, не есть, не пить, делать, промывать, греть, и быстро поправляются.

– Никитушка, – заговорил Игоряша, откашлявшись, – всё можно решить без драки, словами.

– Так я и сказал: «Козел, дай пройти!» А Дубов стал драться! – искренне ответил Никитос.

– А ты бы не дрался, – продолжал увещевать Игоряша. – Ты бы сказал: «Давайте мирно всё решим!»

– Ага, примерно как ты сказал тому хулигану, из-за которого у меня чуть выкидыш не случился, – тихо проговорила я, чтобы прекратить педагогические потуги Игоряши. – А он тебе по башке дал, помнишь? И у меня сумку чуть не отобрал.

Обладающий удивительным звериным слухом Никитос расслышал последние слова и аж подпрыгнул:

– Кто? Кто, мам? Дубов? Вот козел! Я же ему сказал, что он козел! Мало я ему дал!

– Да что тебе этот Дубов дорогу перешел! Никитос! Нет, это старая история, не переживай. Другой хулиган, взрослый.

– А ты отдала ему сумку?

– Нет, конечно. У меня там карта лежала. Тетрадка такая, особая. А в карте было написано, что у меня должны родиться двое малышей. И все про них уже там было, самое главное…

– Что, было написано, что меня зовут Никита Игоревич?

Я засмеялась:

– Да, вот именно так и было написано. Никита Игоревич, гроза всех четвероклассников лучшей гимназичес-ко-коррекционной школы нашего славного города.

– Что, у нас коррекционная школа? – заволновалась Настька. – Да, мам?

– Если в ней учится Дубов, какая же она?

Игоряша, увидев, что страсти поулеглись, выступил вперед с явно заранее заготовленной речью, которую он никак не мог начать раньше.

– Дорогая Анютонька, – торжественно сказал он, не отпуская Настькиной руки. – Поздравляем тебя с первым рабочим днем! И я приглашаю всех в итальянский ресторан. Там очень вкусно!

– А с кем ты там был? – подыграла я Игоряше.

Он тут же покраснел.

– Ты что, Анюсенька, я… Да я… Просто мне рекламу в ящик положили…

– А вот сказал бы, – я наклонилась к его уху, – что был там с двумя негритянками, я бы ревновать стала.

Игоряша начал глупо смеяться. Я только вздохнула. Ну и поделом мне! За что-то, чего я о себе не знаю. Но точно за что-то поделом. Я вытерла кое-как салфетками мокрую голову Никитосу, напялила ему рваную шапку.

– Шапочка, между прочим, гусар, ой-ёй-ёй сколько стоила!

– Я куплю ему новую! – тут же встрял Игоряша.

– Да нет уж, пусть сидит, зашивает вечером.

– Я?! Я?!! – Никитос от возмущения так широко открыл рот, что у него что-то защемило в скулах. – Ой, щёрт, мам, щелкнуло тут что-то, шломалось… – с трудом проговорил он.

– Ага, сломалось! – Я закрыла и открыла ему несколько раз рот. – Починилось?

– Да! – радостно крикнул Никитос и в прыжке изловчился поцеловать меня в нос.

Я потерла больно ушибленный нос.

– Куртку застегни! Мачо…

Так мы двумя парами – я с пляшущим, гарцующим, рвущимся в разные стороны Никитосом и мирно топающая Настька со счастливым донельзя Игоряшей – и отправились праздновать мою сомнительную победу над Громовским. И вообще. Тринадцатое февраля, в которое у меня есть все – любящий и вечный мой жених, порядочный, чистоплотный, бородатый, чудесные дети – две разные планеты, два огромных мира, новая увлекательная работа, нерваная шуба в морозный день, теплый уютный дом, чистое небо над головой, температура 36,6, давление, гемоглобин – для полетов в космос. Мне лично для ощущения полноты бытия этого хватает. Полноты и радости.

– Рассказывай! – Андрюшка обнял меня и заправил мне за ухо прядку волос. – Ты постриглась, что ли?

– Полысела, от нервных перегрузок. Что рассказывать? Не справляюсь пока. Задавили меня детки сразу.

– Все?

– Нет. Но есть такие… Не знаю, на какой кобыле к ним подъехать.

– А ты не подъезжай, ты объезжай.

– Не получается. Они хотят меня уничтожить.

– А дальше? Зачем им это? Что будет дальше?

– Не уверена, Андрюш, что они так далеко планируют. Что будет… Я уйду, они отпразднуют победу, и придет новая жертва. Они будут ее раздирать на кусочки, сожрут и выбросят.

– Может, ты законы какие-то нарушила? Может, их трогать не надо?

– Ага, устав нарушила – монастыря этого, больше смахивающего на зоопарк. Дикие звери, которых все боятся, ни подойти, ни палкой ткнуть в морду – ничего. А я стала отвечать на хамство, вопросы неудобные задавать.

– Ты к ним задиралась?

– Да нет вроде. Но отчего-то они завелись.

– Пробовали на зубок.

– Я не знаю, Андрюш, – вздохнула я. – Я понимаю, что все работают с ними и телефоны они не топчут на каждом уроке. А я пока не смогла.

– А твой телефон растоптали? – уточнил Андрюшка. – Который я тебе подарил?

– Который ты мне подарил. Да, растоптал мальчик один. Большой, очень страшный. Как сумасшедший себя ведет. Нет нормальной логики в поведении. Звериная есть. Разорвать. И утвердить свое первенство. А человеческой нет. Человеческая только подлость у него.

– Слушай, Нюсь, может, тебе все-таки в институт? Там люди уже взрослые, они хотят учиться, ну хотя бы что-то хотят. Давай, а? Пока место не заняли?

– Нет, Андрюша, спасибо. Я хочу работать в школе.

– Прийти, поговорить с плохим мальчиком с этим? Могу в ухо дать, могу просто побеседовать…

Я покачала головой:

– Нет. Я должна сама.

На урок в восьмой «В» я чуть опоздала. Меня в коридоре задержала Роза, которая, несмотря на то что уже прозвенел звонок, решила познакомить меня с каким-то учителем. Пожилой, слегка прибитый дяденька тут же замер на месте, когда его окликнули:

– Дмитрий Борисович!

Он повернул к нам голову и стоял полубоком, вопросительно глядя на Розу.

– Вот, хотела вам представить новую нашу учительницу русской словесности. Она книжки пишет, переводчик, вот теперь с детьми пробует работать. А Дмитрий Борисович у нас руководит кружком исторической поэзии и загадок прошлого. Сам тоже сочиняет. Привлекайте Анну Леонидовну к работе, Дмитрий Борисович, она с удовольствием вам поможет!

– Да-да, конечно, – пробормотал Дмитрий Борисович, мельком оглядев меня. – Я пойду, там у меня… в библиотеке… мне там надо… с проектом…