— Он влез через окно. Это насильник! — крикнула она.

Эдди выхватила у нее из рук щетку.

— Никакой это не насильник. Это Нед.

— Кто? — спросила Эмма, лихорадочно оглядываясь в поисках предмета, который можно было бы использовать в качестве оружия. Лежавший на полу мужчина поднял голову и расширившимися от удивления глазами уставился на женщин, переводя взгляд с одной на другую.

— Нед. Нед Партнер, вот кто, — сказала Эдди.

Эмма вспомнила это имя, и ее лицо исказилось от ужаса.

— Так это же бандит! — вскричала она, отшатнувшись от незваного гостя и прикрывая грудь руками.

— О, Нед не причинит вам никакого вреда. Он часто сюда заходит. Он мой… — Эдди замолчала, поскольку испытывала в присутствии Эммы несвойственную ей прежде застенчивость. Затянув потуже поясок на пеньюаре и оправив кружева на своей полуобнаженной груди, она сказала: — Он мой брат. — Эдди вряд ли бы сумела объяснить, почему вдруг стала так заботиться о своей респектабельности.

— Что такое? — осведомился Нед, поднимаясь на ноги. — Ты о чем это, черт тебя побери, толкуешь?

— Она никому о тебе не расскажет, не волнуйся. Я познакомилась с этой леди в поезде. В Налгитасе она никого не знает, ну я и пустила ее к себе в комнату, — объяснила Эдди, а потом торопливо добавила: — Только на одну ночь.

Нед прошелся по комнате, осторожно коснулся головы в том месте, где с ней соприкоснулась щетка Эммы, после чего посмотрел на руку. Крови не было.

— Надо признать, ты пустила к себе леди с весьма тяжелой рукой, — сообщил он, а потом, повернувшись к Уэлкам, спросил: — У тебя лед есть? У меня на голове шишка размером с гусиное яйцо.

— Джентльмены обычно входят в дом через дверь, но ты, похоже, не из их числа. Ну, пойдем, что ли? — сказала Уэлкам, и они прошли на кухню. За ними последовали Эдди и Эмма, торопливо набросившая пеньюар на свою ночную рубашку. Эта рубашка из плотного полотна, с длинными рукавами и застегивавшаяся на пуговицы до самого горла, совершенно не подходила для Налгитаса, и оставалось только удивляться, как Эмма могла в такую жару в ней спать — особенно с распущенными по плечам волосами. Хотя в волосах Эммы местами проступала седина, они были длинные и густые и красиво завивались у щек. Эдди же собирала свои редкие волосы в узел и закалывала на затылке.

Уэлкам выковыряла из ящика кусочек льда, завернула в полотенце и приложила к голове Неда.

— Подержи пока, — сказала ему служанка. — Полагаю, ты и поесть не прочь?

— Не прочь, — сказал Нед.

Уэлкам разгребла кочергой тлеющие угли в очаге, сунула туда щепы и затопила плиту. Потом она нарезала грудинку, положила ее на сковородку обжариваться и стала замешивать тесто.

— Ты тоже завтракать будешь? — спросила она Эдди.

Вчера Эдди выпила слишком много виски; у нее болела голова, и сама мысль о еде заставляла болезненно сжиматься ее желудок. Поэтому она покачала головой. Тогда Уэлкам повернулась к Эмме и вопросительно на нее посмотрела.

— Я, с вашего разрешения, позавтракаю. Если, конечно, это не слишком вас обременит. Но я могу помочь, если хотите, — сказала Эмма.

Уэлкам помотала головой из стороны в сторону. Эмма уселась за кухонный стол в противоположном от Неда конце, бросив на него взгляд, полный ужаса.

Нед взглянул на нее с веселой улыбкой, а Эдди подумала, что глаза у него всегда смеются — даже когда он сердится. Из всех мужчин, каких Эдди когда-либо знала, у Неда был самый веселый и незлобивый характер. А еще он был очень хорош собой и считался самым привлекательным парнем в округе. Он был мускулист, прекрасно сложен, имел добрых шесть футов роста, зеленые глаза и отливавшие на солнце золотом кудрявые каштановые волосы. Женщин тянуло к нему как магнитом, но, несмотря на все искушения, Нед оставался ей верен. Если разобраться, он хранил верность проститутке, и уже по одной этой причине Эдди чувствовала себя в его присутствии почти счастливой.

— У вас есть передо мной одно преимущество, — сказал Нед, обращаясь к Эмме. — Вы знаете мое имя, а я вашего не знаю.

— Ее зовут Эмма Роби. Она — невеста по переписке из Канзаса. Приехала сюда, чтобы встретиться со своим дружком, но он решил, что она для него малость старовата, и бросил одну на станции, — сказала Эдди. При этих словах Эмма закусила губу, и Эдди вдруг стало стыдно. Проявлять жестокость по отношению к гостье не было никакой необходимости. — На мой взгляд, для нее даже лучше, что все так закончилось, — добавила она с некоторым смущением.

— Значит, вы вернетесь домой? — спросил Нед.

— Она не может вернуться. Брат ее и на порог не пустит.

— У вас язык вообще есть? Или вы только драться умеете? — глядя на Эмму, осведомился Нед.

У Эммы едва заметно приподнялись уголки губ, а глаза цвета незабудок чуть расширились. Казалось, она уже немного успокоилась; тем более Эдди, желая ее ободрить, утвердительно кивнула — дескать, разговаривать с этим парнем можно.

— Я думала пожить здесь несколько дней. С разрешения вашей сестры Эдди, разумеется, — пробормотала женщина.

— Чьей сестры? — переспросил Нед.

— Твоей, чьей же еще? — сказала Уэлкам. Громкое шипение поджаривавшегося на свином сале теста, которое вылила на сковородку Уэлкам, не могло заглушить ее утробного хихиканья. В другой сковородке, поменьше, она растопила и довела до коричневого цвета сахар, после чего добавила в него немного воды.

«С чего это Уэлкам взбрело на ум готовить сироп?» — подумала Эдди. Обычно перед ней и девицами — да и перед Недом тоже — негритянка ставила на стол жестянку с черной патокой, и дело с концом. В следующую минуту, впрочем, Эдди поняла, что Уэлкам просто-напросто захотелось похвастать перед Эммой своими талантами. Скорее всего, она и впрямь когда-то работала кухаркой в благородном семействе, хотя Эдди не стала бы со всей ответственностью этого утверждать, она привыкла не задавать людям лишних вопросов. Одно не оставляло сомнений: Уэлкам считала Эмму куда более благородной особой по сравнению со всеми остальными обитателями «Чили-Квин», в том числе с собственной хозяйкой, и старалась исключительно ради гостьи. Придя к этому выводу, Эдди обиделась.

— Только не надо доставать салфетки, — сказала она.

Уэлкам ничего не ответила. Сняв с огня сковородку, она переложила горячие оладьи на тарелку, полила их сиропом, после чего поставила тарелку перед Эммой.

— Я думала, эта тарелка предназначается Неду, — недовольно заметила Эдди.

— Леди обслуживаются в первую очередь, — бросила Уэлкам.

— В таком случае эту порцию я забираю себе. — Тем самым Эдди хотела дать Уэлкам понять, что коль скоро «Чили-Квин» принадлежит ей, то главная здесь — она. Правда, Эдди не была уверена, что ей это удалось.

Эмма улыбнулась и передвинула тарелку Эдди. Запах горячей жирной пищи показался Эдди отвратительным, и ее едва не стошнило. Кроме того, она понимала, что выглядит глупо: ведь она только что отказалась от завтрака.

— Нет уж, возьмите это себе, — сказала она и пододвинула тарелку поближе к Эмме. Некоторое время тарелка стояла между женщинами, пока Нед, отложив в сторону холодный компресс, не придвинул ее себе и не начал есть.

Уэлкам принесла вторую порцию оладий и поставила перед Эммой. Потом она принесла и поставила на стол кофейник. Заметив, что Нед уже очистил свою тарелку, она положила ему еще с полдюжины оладий. Пока Нед и Эмма ели, Уэлкам, опершись о стену спиной, наблюдала за Эммой, которая клала в рот крохотные кусочки пищи и деликатно ее пережевывала. Покончив с едой, она, оставив вилку и нож в центре тарелки, отодвинула ее от себя.

— А когда у вас завтракают другие пансионеры? — спросила Эмма у Уэлкам, которая подошла, чтобы убрать со стола посуду.

Та пожала плечами:

— Кто когда. Вообще-то они дрыхнут до полудня. И после полудня тоже. Короче говоря, они спят почти все время — когда не работают.

— Вы к ним снисходительны. Если бы пансион держала я, то положила бы за правило, чтобы мои постояльцы садились за стол в соответствии с определенным расписанием.