Миссис Тэргуд взяла у него из рук шляпу, негромко поздоровалась и вышла из комнаты, прикрыв за собой Дверь. Он даже не взглянул на нее.

— Ну, что ты скажешь, Тед? Что же теперь будет?

Тэргуд неестественно засмеялся.

— Неужели Большой Билл струсил? Это политический выпад против меня, так к этому и будем относиться.

— Черт с ней, с политикой. А вот что будет со мной, Рэндом и Гаррарди? Нас ведь тоже потянут, сам знаешь. Я думаю уехать за границу, и как можно скорее.

— Куда же ты уедешь?

— Куда-нибудь. Куда угодно. У меня есть деньги. Может быть, даже в Россию.

— Ха-ха-ха. Большевики, конечно, встретят тебя с распростертыми объятиями, ты же сорвал в свое время забастовку железнодорожников! Лучше отправляйся в Англию. Там тебе будет спокойнее!

Наступило молчание. Мак-Коркелл сидел ссутулившись, уставясь в пол выпученными глазами, казавшимися еще больше за толстыми стеклами очков. Он совсем пал духом, но Тэргуд бодрился.

— Как бы мы ни заметали следы, националисты все равно обвинили бы нас. Но в суде будет иначе, вот увидишь.

— Хорошо, кабы так. У тебя нечего выпить?

Тэргуд налил два стакана виски, чуть-чуть разбавив его содовой водой. Мак-Коркелл выпил залпом. Тэргуд ходил взад и вперед по комнате, задумчиво потягивая из стакана.

— Пожалуй, и правда уезжай. А я отправлюсь в Брисбэн повидаться с премьером. Может быть, я и уговорю его. А кстати постараюсь заткнуть кое-кому рот.

Мак-Коркелл стиснул руки. — Нас могут обвинить в убийстве! Боже мой! И чего мы связались с этими рудниками?

— Какое убийство? Я не говорил в Кэрнсе, чтобы этого парня сбросили с балкона, слышишь, Мак? Я только сказал, чтобы ему заткнули рот. Помни, нам об этом ничего не известно. Возьми себя в руки, черт тебя дери! Это просто политический выпад. Между прочим, ты, кажется, говорил, что Дженнер не хочет давать показания, чтобы его слова не использовали в политических целях.

— Да, он так заявил комиссии. Но я видел его вчера, и он сказал, что получил повестку в суд. И еще сказал — надо было раньше думать о том, что может повредить лейбористам.

Тэргуд рассвирепел. — Дженнер хочет отомстить мне за то, что я выбросил его из партии как коммуниста. Он такой же враг лейбористов, как и националисты. — Затем, понизив голос, как бы про себя, он сказал: — Опять лезете в драку, доктор Дженнер? Пожалуйста! Можем и еще раз намять бока!

Тэргуд сел, упершись локтями в колени и держа обеими руками наполовину пустой стакан. Мак-Коркелл дрожащими руками налил себе виски, выпил стоя и налил еще.

Минут десять они молчали, и в комнате было так тихо, что тиканье часов на камине казалось Мак-Коркеллу гулкими ударами колокола.

Он сидел, уставившись на Тэргуда, который в старое доброе время был его кумиром, а в последние годы — его руководителем и совратителем. Даже теперь, попав в беду и видя, что Тэргуд думает только о себе, Мак-Коркелл не мог не восхищаться этим человеком и не подумать о скрытых в нем возможностях добра. Он все смотрел на Тэргуда и на книжные полки позади него. Здесь были потрепанные книги о борьбе рабочего класса, давным-давно не читанные, более новые книги, стихи и пьесы, в том числе драмы Шекспира, и совсем новенькие, ни разу не открытые классические романы. Мак-Коркеллу казалось, что Тэргуд представляет собой странное сочетание добра и зла, что он гений, которому неведомы прямые пути.

Вдруг Тэргуд заговорил трагическим тоном: — Ты хочешь бежать, Билл! Ну что ж, беги. А Красный Тед останется, чтобы бороться… «чтобы восстать на море бед»…

— Стихи тут не помогут, — прервал его Мак-Коркелл. — Я еду за границу, а тебе придется помочь Рэнду и Гаррарди.

— Пускай Рэнд, Гаррарди и Данкен сами заботятся о себе. Будь они поумнее, этого не случилось бы. Самое важное — что будет со мной. Не потому, что я уж так дорожу собой, а потому, что мне нужно исполнить свой долг — помочь рабочим. Я знаю средство покончить с кризисом. Националисты заварили эту кашу, чтобы я не мог осуществить свой план, но у них ничего не выйдет, Красного Теда не запугаешь.

Мак-Коркелл налил себе еще виски. — Мне негде остановиться, — сказал он, — можно переночевать у тебя?

— Милости просим, но если тебя здесь увидят, тебе, пожалуй, не выбраться. Лучше ступай в какую-нибудь гостиницу и запишись там под чужим именем. И уезжай отсюда поскорее.

— Ты прав, Тед. Принеси мою шляпу, я пойду.

Тэргуд вернулся со шляпой, Большой Билл надел ее и взял старого друга за руку.

— Желаю удачи, Тед. Желаю удачи, старина. Вот до чего мы с тобой дожили.

Голос Мак-Коркелла сорвался, он чуть не плакал.

— Ха-ха-ха. Не унывай, Билл. Вернешься, когда все уладится. Мы еще посмотрим, кто кого! Я съезжу в Мельбурн к Джеку Уэсту. Он нажил состояние на этих рудниках. Он обещал помочь мне. Он сдержит слово.

Тэргуд дружелюбно похлопал Мак-Коркелла по плечу.

— Как у тебя с деньгами?

— Не так уж плохо, Тед. Я захватил с собой всю наличность.

— Подожди минутку.

Тэргуд вышел в соседнюю комнату и возвратился с пачкой десятифунтовых бумажек, стянутых резинкой.

— На, возьми. Я выиграл это в субботу на скачках. Все это твое, Билл, в память о старых временах. Тот, кто друзей своих забудет…

— Спасибо, Тед, ты всегда был верным другом. Надеюсь, ты не сердишься, что я тебя бросаю одного.

— Глупости, Билл, я бы и сам сбежал, но я должен думать о рабочих! Я не могу покинуть их.

— Ты прав, ты прав, Тед. Желаю удачи.

Мак-Коркелл совсем расчувствовался, из-под его очков скатилась слеза. Он направился к выходу.

На следующий день в Канберре Тэргуд предстал перед фракцией, где к нему отнеслись холодно и враждебно. А еще через день предстал перед парламентом, встреченный настороженным молчанием. Места для прессы и публики были забиты до отказа. Тэргуд встал и звучным, гибким голосом, который дрожал и от подлинного и от притворного волнения, попросил у спикера слово для заявления.

— Все предъявленные мне обвинения — ложь и клевета. Правительственная комиссия подтасовала факты. Ко мне не отнеслись с традиционным британским беспристрастием. Не только от своего имени, но и от имени этого достопочтенного собрания я заявляю, что если хоть в малой доле эти обвинения справедливы, я недостоин быть членом парламента. Если же я невиновен, я вправе очистить свое имя от каких бы то ни было обвинений. Я подаю в отставку. Моя партия дала мне два месяца сроку, чтобы реабилитировать свое доброе имя. Дайте и вы мне возможность снять с себя эти обвинения, продиктованные политической враждой.

Когда он кончил, в зале не раздалось ни хлопка, ни свиста, ни выкрика — все молчали, в недоумении поглядывая друг на друга. Даже кое-кто из националистов, которые помогли правительству штата Куинсленд воспользоваться прошлым Тэргуда, чтобы подорвать и без того шаткое положение лейбористов, усомнился в виновности Красного Теда.

На следующий день Тэргуд отправился в Брисбэн к премьер-министру. Тэргуду было сказано, что если он поддержит сэра Отто Нимейера, которого ожидали в ближайшее время, то правительство не будет принимать против него никаких мер, разве только через суд потребует возврата некоторых сумм.

Когда Тед Тэргуд выходил из кабинета премьера, на его толстых губах играла довольная и презрительная усмешка.

В небольшой кухоньке у плиты сидели двое мужчин. Один из них — седой, сутулый человек небольшого роста — расположился в деревянном кресле. Он то и дело беспокойно поглаживал свои моржовые усы. Это был Артур Уэст. Другой — Ричард Брэдли — читал толстую книгу. Поверх потрепанных темных брюк и шерстяной куртки на нем был халат, на босых ногах — шлепанцы. За годы, в течение которых ему приходилось скрываться, Брэдли растолстел, лицо его стало одутловатым и дряблым, тяжелые челюсти отвисли. Седая борода скрывала шрам на шее. Но ничего не могло скрыть холодного, безжизненного выражения его глаз.