— Я согласен, Джек, — сказал Ренфри. Он мог бы и не говорить этого: все и так знали, что он — правда, без особого успеха — берется за любое дело, лишь бы раздобыть денег, не утруждая себя работой.

— Не нравится мне это, — сказал Барни Робинсон, — Ведь, говоря по совести, это чистейший обман. Но таким людям, как мы, особенно выбирать не приходится.

Все остальные, кроме Трэси и Корригана, выразили согласие. Джон Уэст, преисполненный чувства превосходства, гордо поглядывал на приятелей. Но тут Корриган сказал:

— Значит, вы, ребята, пойдете вымогать деньги у людей, которым и так есть нечего? Зная наперед, что гонки подтасованы? — Он повернулся к Джону Уэсту: — А тебе понравилось бы, если у твоей матери выманили бы три пенса?

Джона Уэста поразили слова Эдди, и он на минуту замялся; потом сухо ответил:

— Это к делу не относится. Хочешь немного подработать, да или нет? Решай как знаешь.

— Я уже решил. Хоть и туго мне с семьей приходится, а не стану я обирать таких же бедняков, как я сам.

— Ну, а ты? — обратился Джон Уэст к Джиму Трэси. — Ты тоже такой гордый, как Эдди?

— Какая уж тут гордость, Джек. Но Эдди дело говорит. Ведь люди проиграют наверняка.

Корриган был другом Джима Трэси. Они оба работали на обувной фабрике, когда началась забастовка. Он чувствовал, что Корриган прав. Джим Трэси собирался жениться, но наступил кризис, и он остался без работы. Теперь они с матерью почти голодали; ему хотелось помочь матери, а главное — ему хотелось жениться.

Рассеянно запихивая в рукав бахрому обшлага, он добавил:

— Вот если бы мы собирали ставки с богатых, это бы еще куда ни шло. А то мы у нищих последний кусок изо рта вырываем.

— А что же нам делать? Сидеть сложа руки и подыхать с голоду? — огрызнулся Джон Уэст. — Как хочешь, но ты должен подумать о матери и о своей крале. О них ты должен заботиться.

Тонкое и одухотворенное, но безвольное лицо Трэси омрачилось. Он явно боролся с собой. Наконец он сказал смущенно и нерешительно:

— Пожалуй, ты прав, Джек. Я согласен.

— Ну и дурак же ты, Джим! — воскликнул Корриган. — Я сам не святой и люблю побиться об заклад с приятелем; знаю: если людям охота азартничать — без букмекеров не обойдется… Но ведь это просто разбой среди бела дня!

Он вышел из-под навеса и исчез за углом.

Трэси сидел молча, потупив глаза. Джон Уэст с несвойственным ему многословием и самоуверенностью распределял между своими будущими агентами сферы их деятельности и раздавал листы бумаги со списком голубей, написанным его собственным корявым почерком. Против имени каждого голубя были оставлены графы для записи ставок и для фамилии злополучного игрока, который мог выиграть только чудом.

Ренфри заметил, что Уарата тоже значится в списке. — Ты же сказал, Джек, что мы не будем принимать ставки на Уарату. А если кто-нибудь захочет поставить на него? — спросил он.

Джон Уэст разъяснил, что выкинуть Уарату никак нельзя, иначе клиенты могут заподозрить, что дело нечисто.

— Если кто-нибудь захочет ставить на Уарату, говорите, что на него и так уже принято много ставок и никакой выдачи не будет, даже если он прилетит первым, — поучал он. — А еще лучше: говорите, что Уарата, вероятно, будет вычеркнут из списка или что знатоки по секрету советуют ставить на другого голубя. Говорите что угодно, мне все равно, но только не принимайте ставок на Уарату.

Когда стали сгущаться сумерки, миссис Уэст снова появилась на крыльце и крикнула:

— Джон, Джо! Сейчас же идите ужинать!

Вечерняя трапеза в доме Уэстов не отличалась роскошью: тарелка супу, хлеб, немного повидла и неизменная кружка чаю. Оба сына и мать уже принялись за суп, когда с заднего крыльца, пошатываясь, вошел невысокий толстый мужчина с багровым лицом, обросшим щетиной. Он взял тарелку с супом, оставленную ему на плите, и сел за стол.

— Опять похлебка, — проворчал он, нехотя принимаясь за еду.

— А ты чего ждал? — огрызнулась миссис Уэст.

— Да, чего ты ждал? — сердито повторил Джон Уэст. — Чем привередничать, лучше бы деньги домой приносил.

— А ты думай, что говоришь, не то в ухо дам. Что-то я не вижу, чтобы вы с Джо больно много работали.

Миссис Уэст вмешалась и водворила тишину. В комнате было уже темно. Она встала из-за стола и зажгла старую керосиновую лампу.

— Керосин весь, — сказала она. — Пусть уж погорит напоследок.

Безлунная ночь спустилась над Керрингбушем. На улицах вспыхивали газовые рожки, постепенно, один за другим, сначала на Джексон-стрит, потом по всему пригороду. Кое-где в окнах, словно глаза лихорадочных больных, зажглись тусклые огни.

Семья Уэст, чтобы не тратить последние капли керосина, рано легла спать. Джон Уэст долго лежал без сна, думая о предстоящих гонках голубей.

Голубь Уарата в самом деле вышел победителем на состязании, и Джону Уэсту, после уплаты агентам комиссионных, осталось чистыми одиннадцать соверенов.

Два соверена он отдал матери. Она догадывалась, каким путем ему достались эти деньги, но не такое было время, чтобы отказываться от них. Оставшиеся деньги он то и дело считал и пересчитывал, а затем пустил их в оборот, осуществляя свой план букмекерства на скачках.

Дело это оказалось и более сложным и менее выгодным, чем он предполагал. На столичном ипподроме конные состязания происходили почти ежедневно. Джон Уэст думал, что достаточно узнать из газет список участников и принимать ставки от клиентов. Но он ошибался.

Джон Уэст был новичком в хитроумном искусстве букмекерства, но он быстро овладел им. Ему приходилось слышать о букмекерах, которые терпели крах. Сначала он думал, что они сами в этом виноваты: отвечают на пари такими суммами, какими не располагают; но очень скоро Уэст понял, что могут быть и другие причины, вынуждающие букмекера прикрыть свою лавочку и даже переменить место жительства.

Как это ни странно, лошадь, на которую ставили клиенты, иногда действительно приходила первой, и нужно было раскошеливаться. Особенно скверно дело обстояло в тех случаях, когда первой приходила «темная лошадка», о вероятной победе которой кое-кому было известно заранее. Бывало и так, что какой-нибудь клиент в продолжение некоторого времени делал ставки наличными, стоически проигрывая то три пенса, то шесть пенсов, а то и шиллинг; а затем он делал ставку в кредит и, проиграв ее, платить отказывался. Попытки получить с него деньги почти неизменно оказывались тщетными, ибо, как говорится, на нет и суда нет. В довершение всего такой клиент сплошь да рядом переходил к другому букмекеру, конкуренту Джона Уэста, и делал там ставку наличными, и никто не мог ему в этом помешать. Кроме того, Джон Уэст подозревал, что его агенты далеко не так расторопны и честны, как ему бы хотелось. Джо, пожалуй, не обманывал его, но зато был на редкость ленив. Он работал ровно столько, сколько нужно, чтобы получить немного денег, а потом «шабашил» и отправлялся в бильярдную или пивную.

Джон Уэст ничуть не сомневался, что Мик О’Коннелл и Боров жульничают, утаивая от него кое-какие проигранные клиентами ставки. Ренфри слишком неосмотрительно заключал пари, вопреки требованию Джона Уэста работать только наверняка. Мало того, Ренфри сам делал ставки у других букмекеров и постоянно просил деньги вперед, в счет комиссионных. Барни Робинсон слишком миндальничал с клиентами, принимая ставки в кредит, и большинство безнадежных счетов приходилось на его долю. Он оправдывался тем, что надо же, мол, дать ребятам возможность отыграться. Джим Трэси стыдился своей работы, он мало собирал ставок и так же, как Барни, мирволил клиентам; с другой стороны, пользы от него было, пожалуй, больше, чем от других, потому что он хорошо знал грамоте и умел считать. В его ведении находилась бухгалтерия и все расчеты с клиентами.

Агентам Джона Уэста так мало перепадало денег, что при первой возможности они устраивались хотя бы на временную работу. Да и сам он как-то, после неудачных для него скачек, к великой радости своей матери, поступил на обувную фабрику. Это не уменьшило прибылей Джона Уэста: ставки бывших постоянных клиентов он возмещал ставками товарищей по работе.