И все же Джон Уэст с опаской поглядывал на судью: лицо его было сурово, да и слышал он отлично.

— Не робей, Джек! — крикнул кто-то в зале, когда очередь дошла до Джона Уэста. Он весь дрожал от волнения, но упорно отрицал, что держит тотализатор. Джо тоже не признал себя виновным. Потом защитник заявил, что братья Уэст не могут быть признаны виновными, так как накануне Патрика Каммина оштрафовали на гораздо большую сумму, чем остальных подсудимых, именно за то, что дело велось под его именем.

Во время перерыва Джон Уэст, в ожидании приговора, вышел на каменное крыльцо; его окружили служащие и постоянные клиенты тотализатора. Он был в безупречно сшитом новом костюме и новой щегольской шляпе. Держался он бодро и уверенно, но на душе кошки скребли. Джо стоял в стороне, бледный и молчаливый.

Когда заседание возобновилось, судья, иронически отозвавшись о свидетельстве мисс Смит, заявил, что нужно положить конец азартным играм и что, по его глубокому убеждению, лавка в доме 136 по Джексон-стрит стала местом сборища подозрительных личностей. Эти слова вызвали недовольство публики, многие из присутствующих сочли себя оскорбленными и не преминули выразить свое негодование громким свистом и выкриками, прекратившимися только после того, как судья пригрозил очистить зал. Джон Уэст сидел неподвижно, выпрямившись, а Джо весь дрожал и в отчаянии ломал руки.

— Признаю обвиняемого Джона Уэста виновным в содержании игорного притона в доме номер сто тридцать шесть по Джексон-стрит в Керрингбуше. Он приговаривается к штрафу в размере пятидесяти фунтов или к тюремному заключению сроком на три месяца.

В публике послышался ропот. Джон Уэст вскочил на ноги, словно собираясь протестовать, но, ничего не сказав, медленно опустился на место.

— Признаю обвиняемого Джозефа Уэста виновным в том же преступлении. Приговаривается к штрафу в размере двадцати пяти фунтов или к тюремному заключению сроком на один месяц. Предупреждаю, что если тот или другой из обвиняемых еще раз предстанет передо мной по такому же делу и будет признан виновным, я отправлю его в тюрьму — без права на замену штрафом.

Джон Уэст был словно в тумане, когда подошел к судейскому столу, чтобы заплатить штраф за себя и за брата. Он чувствовал себя жертвой вопиющей несправедливости. С ним поступили подло, говорил он себе, но он никогда не сдастся. Выйдя на улицу, он на все выражения сочувствия отвечал с вызовом:

— Тотошка вновь откроется, об этом не беспокойтесь!

Домой он пошел один, погруженный в глубокие думы.

По дороге он поравнялся с кучкой оборванных людей, дробивших камень на краю мостовой. Работали они вяло, без всякой охоты. Один из них выпрямился и, опираясь на свой молот, рассматривал мозоли на руках. Увидев Джона Уэста, он крикнул:

— Эй, Джек, чем кончилось дело?

Джон Уэст остановился.

— Пятьдесят монет с меня, а с Джо — двадцать пять.

— Многовато, а?

— Да, но меня этим не испугаешь. Опять открою дело. Ну, а ты как?

— Плохо, Джек. Долго шатался без работы. А теперь — сам видишь. Безработных пристроили чинить дороги и засыпать канавы на Райли-стрит. Но платят гроши, да и ненадолго это. Я подумываю, если лучше не станет, не податься ли мне на запад, в Калгурли.

— Что-то не похоже, чтобы скоро стало лучше, — не было бы хуже! А в Калгурли, говорят, золото прямо под ногами валяется.

Джон Уэст, сунув руку в карман, подошел поближе к каменщику.

— На, возьми. Купи чего-нибудь жене и ребятишкам, — сказал он, протягивая ему несколько серебряных монет.

— Спасибо, спасибо тебе.

Джон Уэст зашагал дальше. Он услышал, как каменщик сказал:

— Хороший парень Джек Уэст. Редкая душа!

Джон Уэст шел вразвалку, самодовольно улыбаясь.

Уж он-то всегда поддержит человека в беде! Он становился известной личностью. «Джек Уэст в гору пошел», — говорили о нем с завистливым восхищением, отдавая должное и его успехам и щедрости.

Заглянув в переулок, мимо которого он проходил, и увидев, что из одного дома выносят ветхую, убогую мебель и грузят ее на подводу, Джон Уэст остановился.

«Отбирают за долги у какого-нибудь несчастного бедняка», — подумал он. Из дома вышла высохшая, изможденная женщина и стала просить, чтобы ей оставили хотя бы две койки с постелями. Джон Уэст, поколебавшись, сделал несколько шагов по переулку. Он еще не решил, как ему поступить. Вдруг он увидел, что к женщине подходят двое мужчин — в одном из них Джон узнал Эдди Корригана. Оба громко заспорили с людьми, конфисковавшими имущество. Подъехала одноколка, из нее вышли двое полицейских и вмешались в спор. Джон Уэст остановился в нерешимости. Нет, лучше держаться подальше от полиции; пусть Эдди Корриган заступается за эту женщину, если ему уж так приспичило! Он повернулся и зашагал к дому.

Прошло три месяца, и в лавке Каммина появились заметные признаки оживления.

Дверь на улицу была заперта на все засовы, но внутри помещения Мик О’Коннелл подметал пол, вздымая тучи пыли. В задней комнате за столом сидел Джон Уэст и, сдвинув шляпу на затылок, складывал мелкие монеты в аккуратные столбики. Вокруг стола расположились Ренфри, Барни Робинсон, Пэдди Каммин и некое новое лицо, прозванное Миком «Франт Алек».

Алек успешно спекулировал земельными участками, пока не пришел конец земельному буму. С тех пор он перебивался кое-как любыми способами, только не при помощи работы. После полицейской облавы Джим Трэси вернулся на обувную фабрику, а на его место Джону рекомендовали Алека. Франт Алек все еще носил гетры, сюртук и цилиндр, как в те давно минувшие дни, когда он пил шампанское и спекулировал землей. Теперь все на нем обтрепалось и поизносилось, а башмаки разорвались, но тем не менее он еще пытался выглядеть щеголем и цедил слова, как английский лорд.

На стене позади Джона Уэста висели большие листы белого картона; на них красными чернилами были аккуратно выведены имена лошадей. На столе стопками лежали билеты. Во дворе, под голубятней, у самого забора, был пристроен сарайчик длиной в двадцать пять футов, шириной — в четыре. Сарайчик был открытый, а пол поднят на фут над землей. Боров приколачивал к задней стенке огромные листы картона для записей. Двор весь зарос травой, и Дик Капуста, ворча и обливаясь потом под жаркими лучами утреннего солнца, расчищал его лопатой.

В конце двора Трясучка, которому болезнь не мешала ловко действовать инструментами, устраивал широкую потайную калитку в заборе, отделявшем двор лавки от двора пустого дома, также снятого Джоном Уэстом у миссис Смит. Здесь Трясучка жил безвозмездно, отрабатывая в тотализаторе плату за квартиру; кроме того, и дом его, и двор должны были служить путем спасения в случае полицейского налета.

Джон Уэст окинул взглядом своих помощников и сказал:

— Помните, что с каждой выдачи вы будете снимать только десять процентов и мелочь. Например, если выдача, скажем, три шиллинга и один пенни, вы выплачиваете три шиллинга; если три шиллинга и одиннадцать пенни — все равно платить надо три шиллинга.

— Понятно, дорогой мой, — ответил Алек. — Думается мне, что в общем это составит никак не меньше пятнадцати процентов.

Джон Уэст свирепо глянул на него. Не будь Алек хорошо грамотен, Джон ни за что не стал бы держать этого ломаку, этого опустившегося щеголя.

— А раньше мы снимали тридцать три с третью процента, — сказал Барни Робинсон и удостоился не менее свирепого взгляда.

Джон Уэст не хотел, чтобы клиентам стало известно, какие огромные проценты он взимал с них до закрытия тотализатора. Сейчас он умерил свои аппетиты только потому, что у него появились конкуренты. Две недели назад на Джексон-стрит открылись еще два тотализатора; владельцы, вероятно, рассудили, что успеют нажить уйму денег, прежде чем полиция накроет их.

— Я снимал треть только вначале, пока не стал на ноги. А теперь я буду брать меньше всех, а выплачивать больше всех. Моим клиентам не на что будет жаловаться. Судя по всему, Рэйен и Коэн берут не меньше двадцати процентов. Со мной они не смогут тягаться.