– Будем пытать всех подряд – или ты скажешь, кто это!

– Он не ваш слуга, а большой мальчик, с которым я на улице разговаривала. И я не знаю, как его зовут, поэтому я не могу его выдать, хоть даже если вы с меня кожу сдерете.

– Итак, в этой драме есть еще одно действующее лицо: большой мальчик с улицы, – процедил Тейзург. – Все интересней и интересней…

– Может, не мальчик, а взрослый под чарами личины, – сердито предположила Зинта. – Тимодия, как ты оказалась на улице?

– Через решетку пролезла.

– Тебя позвал какой-то незнакомец, и ты пошла к нему?

– Он сказал, что про маму скажет, – серые глаза опять наполнились слезами.

– Ты ему сразу поверила? – хмыкнул маг. – Почем ты знаешь, что он говорил правду?

– Он поклялся богами и псами, что слышал, как вы говорили, что убили маму, потому что он в это время сидел под крыльцом в той чайной, где вы были с госпожой Зинтой. А больше я ничего про него не знаю и от вас все равно уйду.

На лице Эдмара появилось задумчивое и в то же время опасное выражение. Крайне опасное. Возможно, злился он прежде всего на себя, на собственную пижонскую самоуверенность: он же в чайной проверил с помощью заклинания, нет ли кого рядом, и сотворил чары, чтобы их не могли подслушать, – однако нашелся кто-то, кто его, такого могущественного, переиграл.

– Отраву тоже он тебе дал?

– Нет, – Тимодия виновато потупилась. – Мы украли… В лавке на улице Гравюр, я сама своровала из банки в кулек, а большой мальчик отвлекал приказчика, чтобы он на меня не посмотрел.

– Ты хоть руки потом вымыла с мылом? – ужаснулась Зинта.

– Светлейшая Ложа спятила, – скорбно ухмыльнулся Тейзург. – Какая прелесть и какая жуть… Боюсь, Ларвезу ждут интересные времена, если все эти маразматики скопом рехнулись. Подсыпать крысиного яда магу моего уровня – это не покушение на убийство, это оскорбление! Это все равно что дать пощечину королеве, со всеми неминуемыми последствиями. А уж то, каким способом светлейшие функционеры разжились ядом, и вовсе ни в какие ворота… Стащили в лавке. И то не сами – подбили на это дело восьмилетнюю девочку. Нет, Зинта, Ларвеза не катится в пропасть, а уже летит ко дну. Собирай чемоданы, оставаться здесь опасно для жизни и рассудка. Одно отрадно, уж теперь-то твой Суно, можно надеяться, примет мое предложение и согласится на переезд в Лярану. Он человек слишком здравомыслящий, чтобы работать под началом у сумасшедших.

– Может, не все в Ложе умом поехали, а кто-то один, вроде Троглехта? Или даже несколько человек против тебя объединились. Сколько наберется таких магов, над которыми ты по-зложительски насмехался?

– М-м, если б я их считал… Я ненадолго отлучусь, присмотри пока за начинающей отравительницей.

– Куда ты?

– В чайную, куда же еще. Тимодия не хотела сдавать своего подельника и вдохновителя, но кое-что все-таки выболтала: загадочная личность подслушала наш разговор, сидя под крыльцом чайной. Остальное – дело техники.

Он отступил на середину гостиной, под возникшую из ничего туманную арку. Даже не отступил – перетек, отпрянул, отполз, потому что был уже не Эдмаром, а громадной иссиня-черной змеей с царственным гребнем на голове и золотистыми глазами. Один из его демонических обликов.

Зинта с Тимодией остались вдвоем.

– С чего ты взяла, что я заколдована?

– Так сказал большой мальчик, с которым мы яд воровали.

«Встречу этого «мальчика» – надаю по рылу, прости меня, Тавше, за греховные помыслы!»

– Тимодия, меня заколдовать нельзя. То есть можно-то можно, да рискнет только дурак, потому что за меня Милосердная прогневается.

Недавно заколдовали. Хвала богам, что Эдмар попался навстречу, а то до чего стыдно было бы перед Суно… И она б ему ни полслова не сказала, чтобы не рассорить его с Троглехтом.

Последний, по слухам, безвылазно сидел дома, одолеваемый «моллюсками», и лекарка подозревала, что дело тут не только в злой шутке Тейзурга: не иначе, еще и Тавше на Троглехта рассердилась. Ему бы совершить от чистого сердца какое-нибудь доброе дело – глядишь, и полегчает, Милосердная отходчива, но он, судя по всему, не из тех, кто станет что-то делать из добрых побуждений.

– Маму заколдовали, чтобы она меня разлюбила и стала злая, – подавленно прошептала девочка.

– По-моему, она вела себя так, потому что переживала и беспокоилась. А Эдмара сильно винить не надо. Раз твоя мама согласилась расплатиться с Госпожой Развилок своей жизнью, это все равно должно было случиться. И знаешь, какой смертью человек умирает – тоже имеет значение. Эдмар убил ее безболезненно и не страшно, а потом в расстроенных чувствах напился. Ой… Об этом я тебе не говорила, ладно? В общем, мстить ему не надо.

– Я больше не буду ему мстить, – согласилась Тимодия угнетенным голосом. – Мама, наверное, уже убитая ко мне ночью приходила, а потом ушла в окно и дальше по небу. Она была такая красивая, улыбалась и сказала, что в этот раз я им не достанусь. Ну, каким-то плохим, которые хотят забрать меня к себе, они иногда мне снятся.

– Ох, а вот об этом тем более никому не говори, кроме нас с Эдмаром, – Зинта на всякий случай огляделась, но в гостиной с нарисованными на золотистых стенах бамбуковыми зарослями никого больше не было, и за обеими арками виднелись только погруженные в желтоватый полумрак пустые коридоры.

Тимодия понятливо кивнула. Пусть она, на свое счастье, не догадывалась, кто такие «они», каждый ребенок знает о том, что на свете есть страшные тайны, требующие уважительного отношения.

Помолчав, она спросила:

– Почему боги так поступают? Заставляют, чтобы кто-то умер, или расстался, или чтобы ему потом было плохо, а иначе не хотят помогать? И в сказках, и в жизни… Они вовсе не хорошие.

– Не знаю, почему, и мне это тоже не нравится, – не кривя душой, призналась Зинта. – Тавше не такая. Она помогает, не ставя жестоких условий: можешь – заплати, не можешь – не плати. Правда, помогает не сама, а через тех, кто у нее под дланью. Почему остальные ведут такие игры… Наверное, Эдмар мог бы что-нибудь об этом сказать, он ведь тоже… – слово «поганец» лекарка благоразумно проглотила, а то вдруг боги примут на свой счет, – из тех, кто не прочь поиграть. Для него все это должно быть понятней, чем для меня.

Эдмар и впрямь сожалел о смерти Рименды, хотя неясно, чего там было больше – сочувствия или досады из-за упущенной выгоды. Он обмолвился, что из нее получилась бы превосходная домоправительница над остальной прислугой, и она бы наверняка согласилась на это, чтобы остаться около дочери, и с девчонкой тогда было бы проще, и всем было бы хорошо – но боги не любят идиллий.

– Говорят еще, что людские жертвы, так же, как почитание и молитвы, увеличивают их силу. Наверное, так оно и есть, только враждовать с Госпожой Развилок из-за этого не стоит. Раз твоя мама в том сне улыбалась, а потом ушла, куда сама захотела, – может, ей там будет лучше, чем здесь, и может, вы еще когда-нибудь встретитесь? Если хочешь знать мое мнение, не сказать, что боги всегда правы и непогрешимы, среди них одна только Тавше неизменно милосердна, но главное – не то, как поступают они, а то, как поступаешь ты. Это самое важное. А ты неповинного человека чуть не убила. У Гвисойма хватило ума пирожок с тарелки утянуть, попробовать ему приспичило! Не бойся, милостью Тавше я его вылечила, но подумай о том, что ты, затеяв отомстить, чуть не натворила непоправимого для тех, кто тебе ничего не сделал, – для Гвисойма, для его мамы с папой, для его подружки.

– Я не хотела, чтобы Гвисойм… – испуганно пробормотала девочка. – Я только для господина Эдмара…

– Он тоже съел пирожок, но такому, как он, крысиный яд нипочем.

Тимодия еще больше поникла.

– И не думай, что меня кто угодно может безнаказанно заколдовать, – сменила тему Зинта, спохватившись, что довольно уже ее стыдить, и без того ей плохо. – Тавше покарает того, кто обидит лекаря под дланью. Один мой знакомый, не имеет значения, как его зовут, у меня на глазах убил раненого, которого я собиралась лечить, так у него потом рог на лбу вырос. Теперь ему, чтобы не пугать народ, приходится все время носить шляпу, и на полях этой шляпы сделан снизу специальный кармашек – рог прятать. В глаза не бросается, хотя все равно заметно, что там какая-то странная штука.