Ничто не предвещало потрясений… Но днем 3 марта страна вздрогнула от правительственного сообщения. ЦК КПСС и Совет министров СССР сообщали «о постигшем нашу партию и наш народ несчастье — тяжелой болезни товарища Сталина».
В короткой информации «О болезни Председателя Совета министров СССР и Секретаря Центрального Комитета товарища Иосифа Виссарионовича Сталина», взбудоражившей своей внезапностью мир, отмечалось, что она вызвана «кровоизлиянием в мозг», которое произошло, «когда он находился в Москве в своей квартире… в ночь на 2 марта».
Сообщалось, что у Сталина развился паралич правой руки и ноги с потерей сознания и речи, появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания. Перечислив фамилии и звания врачей, привлеченных для лечения Сталина, составители сообщения указали, что «лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства.
Это была умышленная ложь. Информация, обнародованная для общественности, в принципиальных аспектах накладываясь на действительное состояние больного, однако скрывала важные факты и детали. Первая ложь заключалась в том, что «инсульт» у Сталина произошел не в московской квартире, а на Кунцевской даче в Волынском.
Казалось бы, какая разница, где постаревшего Вождя постигло несчастье? В кремлевской квартире или на даче? Но, как будет видно из последующих свидетельств, эта деталь существенна. Перенесение событий в Москву было сделано намеренно. Это подразумевало, что они случились если не на глазах близких Сталина, то, безусловно, при присутствии его окружения и очевидцев.
Поэтому обстоятельства смерти Вождя не требовали дополнительных комментариев, но в действительности происшедшее вызывает массу вопросов и подозрений. Более того, даже если в обстоятельствах смерти Сталина нет твердых доказательств для прямого обвинения в физическом умерщвлении, то, в любом случае, они свидетельствуют об умышленном убийстве на основе неоказания своевременной помощи при инсультном состоянии.
«Умер Сталин неожиданно, — рассказывал Каганович. — Хотя некоторые из нас в последние периоды его жизни реже бывали у него в домашних условиях, но на совещаниях, официальных заседаниях мы с удовлетворением видели, что, несмотря на усталость от войны, Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вел обсуждение вопросов живо и содержательно».
Да. В действительности все произошло не так, как предполагало население страны. Фактические обстоятельства несчастья вызывают не только вопросы, но и обоснованные подозрения в неестественности смерти Вождя.
В позднем пересказе Хрущева эта цепь неопределенностей начинается с субботы 28 февраля, в ночь на 1 марта 1953 года. «И вот как-то в субботу, — поясняет Хрущев, — от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: «Давайте посмотрим кино». Посмотрели. Потом говорит снова: «Поедемте покушаем на Ближней даче».
Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра (это точное указание времени существенно в оценке последовавших событий и в их интерпретации. — К.Р.). Обычное время, когда кончались его «обеды». Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Распрощались мы и разъехались».
Навязчиво подчеркивая, что Сталин находился в обычном состоянии, Хрущев вносит в рассказ подробности: «Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся вроде бы пальцем и толкнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы тоже уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось…»
Почему Хрущев так старательно подчеркивает, что Сталин был в нормальном, дееспособном состоянии и что «ничего плохого… не случилось»? Не напоминает ли это попытку организовать своеобразное алиби?
Кстати, А. Яковлев отмечает, что обычно Сталин заканчивал работу «не раньше двух-трех часов ночи», а И. Горский пишет: «Сталин ложился спать после четырех часов утра». Так что более позднее завершение встречи «в пять или шесть утра» отнюдь не обычно.
Между тем Хрущев врет уже с самого начала своего рассказа. Повторим, что с 17 февраля Сталин был в Кремле лишь четыре раза. 28 февраля посетителей в его кремлевском кабинете не зарегистрировано.
Тогда зачем такая бессмысленная и, казалось бы, малозначительная ложь? И для чего вообще Сталин пригласил соратников на своеобразную «тайную вечерю»?
Сталин не был в Кремле. Он ждал приглашенных в Кунцево. Дочь Сталина пишет: «Приехать обедать к отцу — это означало приехать решить какой-то вопрос», и эта встреча не была праздным застольем, как пытается лукаво изобразить Хрущев. Она состоялась не спонтанно.
Застолья как такового вообще не было. Генерал-лейтенант А. Рыбин пишет, что «гостям подали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутусовой. Фрукты, как обычно, лежали на столе в хрустальной вазе. Сталин привычно разбавил кипяченой водой стопку «Телиани», которой хватило на все «застолье».
Ю. Мухин аргументированно поясняет, почему ночное «собрание» у Сталина не было обычным обедом. «Историки упоминают, — пишет Мухин, — но не придают значения цели, с которой Сталин позвал к себе ряд членов Президиума ЦК на ужин в субботу 28 февраля. Дело в том, что 2 марта в понедельник должно было быть заседание Президиума ЦК, и Сталин собрал товарищей 28 февраля, чтобы неофициально обсудить вопросы повестки дня этого заседания… Но об одном вопросе можно сказать абсолютно точно — в понедельник 2 марта 1953 года Президиум ЦК решил бы вопрос об объединении МВД и МГБ в одно министерство и о назначении министром Берии…
Дело в том, что вопрос об этой реорганизации в числе 16 других вопросов Президиума ЦК и Совмина решили 5 марта 1953 г., в день смерти Сталина (но когда Сталин был еще жив). На все 16 вопросов у членов Президиума ушло 40 минут. До 5 марта члены Президиума и правительства дежурили у постели Сталина и на Президиум не собирались. Такой вопрос, как реорганизация двух ведомств, не может быть решен мгновенно, за 2,5 минуты, это исключено. Такие вопросы обсуждаются очень долго и заблаговременно…»
И этот ход мыслей неоспорим: председатель Совета министров Сталин 28 февраля на совещании с членами «пятерки» Политбюро принял предварительное решение о реорганизации Министерства госбезопасности. Игнатьев, при котором состоялись аресты по «делу врачей-вредителей», снимался с должности.
Кстати, министр уже ждал такого оборота событий. Судоплатов пишет: «В конце февраля 1953 г., за несколько дней до смерти Сталина, я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность».
Но падение Игнатьева должно было произойти не случайно. Оно определилось решением Сталина о прекращении дела «еврейских врачей», а тогда для курирующего деятельность МГБ и тесно общавшегося с министром Хрущева это влекло за собой непредсказуемые последствия. Знаменательно, что уже 2 марта, в понедельник, газеты прекратили публикации по этой теме.
Пожалуй, наиболее связным свидетельством обстоятельств гибели Вождя является рассказ бывшего помощника коменданта дачи «Кунцевская» Петра Лозгачева. «В ночь на первое марта, — вспоминал он, — я был на даче — дежурил… Орлов, комендант дачи, только что пришел из отпуска и был выходной… В ту ночь на объекте должны были быть гости — так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали.
Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок «Маджари»… Это было виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. Что касается фруктов, то они стояли в вазе на столе».
Подчеркнем сложившуюся после войны закономерность, что принципиальные перестановки в Совете министров, как правило, Сталин производил в начале марта. Видимо, это было связано с хронологией и сроками избрания Верховного Совета СССР.
