Баня, как всегда, была великолепна. Стены и лавки в парной были выскоблены и чуть слышно звенели. Булыжники в каменке казались седыми, и над ними витал бесцветный жар. Вода из ковша, падая на раскаленные камни, шумно взрывалась, и огненные языки лизали голые животы и спины, глаза на мгновение выпучивались, рты стенали и охали, а розовые тела становились стеклянными от пота. А потом все сидели среди горячего, пахнущего эвкалиптом тумана, свесив носы, и считали падающие с них капли. Ошалев от жгучего пара, шумно вываливались из парной, падали в ледяную воду бассейна, орали, хохотали, вылезали, как из проруби, хлюпали босыми ногами по кафелю, шатаясь, шли к столу, где блестели бутылки, нарядно и разноцветно лежали на тарелках закуски. Чокались, жевали, закутанные в простыни, как патриции, и казалось, над их головами летают светлые духи.

Они обсуждали тему, которую навеяли последние события в городе. Город оккупировали красные человечки под командованием американского полковника Маерса, которому губернатор Петуховский передал свои властные полномочия. Это было не приемлемо для русских людей. И они, русские люди, собравшись в бане, готовили восстание. Готовили народную войну. Возглавить народное сопротивление надлежало председателю областной думы, лидеру местного отделения правящей партии Ионе Ивановичу Дубкову, который находился тут же, среди заговорщиков. Укутанный в тунику, он выставил крутое плечо с татуировкой — голая девица призывно раздвинула ноги. Его глаза, варенные от жара, мокрые от выпитого виски, вяло катались под белесыми бровями, от одного говорившего заговорщика к другому.

Помимо Ионы Ивановича в банном заговоре участвовали вице-губернатор Находкин, тонкий, с узкими плечами и маленькой змеиной головкой, на которой таинственными изумрудами мерцали маленькие зеленые глазки, главный полицмейстер полковник Михаил Федотович Денежкин, среди друзей просто Мишенька, с открытым крестьянским лицом, пшеничными волосами и торсом силача, на котором поигрывали плотные мускулы и областной прокурор Груздь, в кругу друзей — Гриб, с коричневой кожей, несимметричным лицом, на котором вдруг появлялась отрешенная, не к месту, улыбка, заставлявшая трепетать подследственных.

— Но прошу вас, други мои, не умалять предстоящие трудности и опасности, — предостерегал вице-губернатор Находкин, мерцая чуткими изумрудными глазками. — Этот Маерс награжден медалью «Пурпурное сердце» за участие в иракской войне. Говорят, он лично изловил Саддама Хусейна и лично набросил ему на шею петлю. Те страшные кадры с места казни Саддама сделаны Маерсом. Нам нужно быть крайне бдительными.

— Я сам накину петлю на шею этому Маерсу и вздерну его именем народного трибунала, — прокурор Гриб своим коричневым морщинистым лицом и впрямь напоминал сморчок. Но лунатическая улыбка, внезапно озарившая подслеповатое земляное лицо, придавала ему сходство с болезненным мечтателем и сочинителем садистских стихов. — А заодно повесить губернатора Петуха, как повесили генерала Власова за сотрудничество с Гитлером. Петух совсем оборзел, крысятничает, обещал мне землю под коттедж в Священной роще и кинул меня.

— Здесь у нас не Ирак, а Россия, — весело поигрывал мускулами полковник Мишенька. — Там ему дали «Пурпурное сердце», а здесь мы ему вырвем сердце и посмотрим, какое оно, — пурпурное или цвета говна. Я ему ДТП устрою, и его кости в полиэтиленовый мешок соберут. Я ему снайпера на маршрут посажу, и он ему черепушку просверлит. Он в Россию своими ножками притопал, а обратно его ногами вперед понесут. А Петух оказался сволочью, мне бизнес перекрыл. Отнял развлекательный центр и бабе своей передал. Пора Петуха менять.

— Нет, други мои, — не соглашался с предложенной тактикой вице-губернатор Находкин, — надо русский народ поднимать. Надо собирать ополчение. Мы, русские, терпим, терпим, а потом и взыграем. Сперва отступаем. Москву отдаем, а потом перекрестимся — и вперед. Гоним их обратно до Варшавы, до Парижа и до Берлина. А сейчас, други мои, отступать некуда, за нами Урал.

Надо клич кинуть, шапку по кругу пустить, кто сотню положит, а кто миллион. А вождь у нас один, Иона Иванович. Его народ любит. За ним и партия, за ним и братва. Веди нас, Иона Иванович. Сбросим иго, ощиплем Петуха, и тебе быть губернатором.

Все дружно взялись за рюмки, стоя чокались с Ионой Ивановичем. А тот остался сидеть, мутно озирая собравшихся, играл желваками, и было видно, как в нем закипает лютая злоба, столь необходимая в ходе народной войны.

— Американцы совсем обнаглели. — Полковник Мишенька напряг бицепс и, скосив глаза, любовался на свою перевитую жилами выпуклость. — Чуть что не по ним, бомбят. Но русский человек не араб, его не забомбишь в неолит. Мы их палками будем сбивать, сковородками по башке глушить. А Маерс этот в руки мне попадет, я ему в жопу кол вставлю, стану над огнем вертеть и жир из него вытапливать. Он мне скажет, кто его мама и папа.

— Они по всему городу эстрады сколачивают, говорят — для концертов, — на коричневом лице прокурора играла мечтательная улыбка садиста. — А это они эшафоты для русских людей сколачивают. Хотят головы русским людям рубить. Ан нет, для себя, для своих голов сколачивают. Я этому Маерсу собственной рукой башку отсеку. В американский флаг замотаю и в Белый дом отошлю. Дескать, знай наших. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет.

— Нет, други мои, не с этого начнем, — урезонивал их вице-губернатор Находкин, истинный теоретик восстания. — Прежде всего, этих красных человечков надо с крыш поснимать. Это боевые роботы спецподразделения полковника Маерса. Именно они уничтожили Бен Ладена, убили Каддафи, совершали вторжение в сектор Газа. Один из них, капрал Шалит, был захвачен палестинцами в плен. Они разобрали капрала и обнаружили микрочип, управляющий налетами израильской авиации. Мы должны обезвредить этих красных лазутчиков и уберечь наш город от американских бомбардировок. Но пуще всего мы должны беречь нашего лидера Иону Ивановича от возможного покушения, от террористического акта, имеющего цель обезглавить наше восстание.

— Твое здоровье, Иона Иванович! — воскликнул прокурор Гриб, поднимая рюмку.

— Здоровье, Иона Иванович! — вторил ему полковник Мишенька.

— Будь здоров, Иона Иванович! — подхватил прокурор. И эти дружные возгласы заставили Дубка разомкнуть уста, разъять крепко сжатые челюсти и сделать долгий выдох, через который излилась его лютая ненависть:

— Бляха-муха, русского человека мнут, гнут, в узлы вяжут. А русский человек распрямится да и жахнет дубиной по Америке и Европе, так что говно полетит!

Маерсы-баерсы как клопы изо всех дырок лезут. Русского человека совсем задвинули, за шестерку держут. Россию, как девку, под себя подложили, а она, Россия, нам матушка. Мы за нее горло рвать будем! Мой дед в штрафбате Кенигсберг брал. Мы хоть и братаны, и сроки отбывали, а Родину не продавали, и за нее яйца хоть кому отобьем. Наш город раньше ракеты делал, в космос летал, а теперь америкосы нас снова в лапти обули. Но мы, бляха-муха, лаптями их закидаем! Надо народ поднимать, брать власть! Ты, Мишенька, раздай народу оружие! Ты, Гриб, эти красножопые полешки с крыш посшибай! Ты, порт Находка, арестуй Петуха и этого пидера Маерса. Петуха без суда с моста в реку! Маерса судить — и живьем в землю! Кол сам буду вбивать! Мы еще «Варяга» споем! Мы еще на американской могиле попляшем, бляха-муха!

Он опрокинул в открытый зев рюмку виски, и казалось, внутри у него зашипело, из мокрых губ вылетел прозрачный синий огонь.

Сидели, жевали закуску, чокались, крепя фронтовое братство.

— Слушайте, мужики, анекдот, — вице-губернатор Находкин, заранее хохоча, содрогался узким телом. — Американцы сбросили на Россию атомную бомбу. Погибло три миллиона человек. Россия сбросила на Америку резиновую бомбу. Погибло двадцать миллионов человек. Бомба продолжает прыгать.

И все грохнули хохотом, крутили головами, били кулаками по столу, а Находкин, торжествуя, мерцал зелеными глазками.