Сейчас они глумятся над стариками. Рыжая, толстобедрая оперлась на клюку, ходит перед рядами, имитируя пенсионеров, и ряды, воспитанные на «Московском комсомольце», счастливо заливаются. Вот двое надели на шеи пеньковые петли, в которых, как жернов, тянущий на дно, закреплена какая-то книга, то ли старый том Ленина, то ли Конституция СССР, то ли советский Уголовный кодекс.

Молодежь вошла во вкус противостояния. Ей подвозят бутылки с водой, сникерсы, пиццу. Вся она в непрерывном движении, как перистальтика жующего червяка. Начинает блестеть от пота. Из-под ее шеренги медленно выползают на асфальт вороха мусора. Раздавленные бутылки, пивные банки, обертки конфет, бумажные тарелки от пиццы. Политические экскременты. Это вызывает брезгливость. Мерзость этой молодежи не в том, что она участвует в политической борьбе, а в том, что она слепа, глуха, куплена, аморальна в своем противостоянии с отцами и дедами, включена в инфраструктуру миллиардеров, как включены в нее сутенеры, садовники, дворцовые архитекторы, спичрайтеры и тайные убийцы.

В красных рядах много импровизации, народной выдумки, политической самодеятельности. Но пусть сюда явятся патриотические художники, кукольники, музыканты, дизайнеры, режиссеры. Пусть от пикета к пикету, от митинга к митингу создают политический революционный театр, который исхлестал бы кистью, пером, яростной музыкой и игровой импровизацией сытые рожи буржуев.

Летят в воздух красные помидоры и куриные яйца. Разрываются на асфальте маленькими фонтанчиками ненависти.

Господа, вам весело, вы танцуете, но ведь это симптомы гражданской войны. Стук копыт Первой Конной. Стрекот тачанки. «Тяжелый рок» гаубичной артиллерии.

Здесь, на Охотном ряду, — низкий поклон советским старикам, явившимся сюда, быть может, на последний в жизни бой. Святые, непокорившиеся. Выиграли войну, распахали целину, построили великий флот, взлетели в Космос. Ожидали чуда для своих сыновей и внуков. Были брошены в пучину бед, самая страшная из которых — разрушение Советской Родины. Не сдались. Идут в пикет, увешанные орденами, опираясь на палки, передавая молодым партийцам «красные заветы», тайну «красного смысла», чтобы она переходила от поколения к поколению — и «красная свеча» не погасла.

У думского подъезда — свой фронт, свои знамена и лозунги, свой «театр». Кинули на асфальт синюю тряпку, отобранную в схватке у шмаковских профсоюзов. Немного потопали, немного поплевали, подожги зажигалкой, покоптили и тут же загасили — дескать, больно смердит. Члены «неподкупных» отраслевых профсоюзов развернули среди дружественных красных стягов свои производственные эмблемы, полотнища. Колотят 0 Думские ступени пластмассовыми касками, стараясь достучаться до сердца Явлинского, не ведая, что у того вместо сердца облачко дыма из выхлопной трубы натовского транспортера.

Вдруг, как черт из табакерки, выскочил вездесущий Жириновский. Заорал на пикетчиков, в кого-то плюнул, кого-то дернул за волосы — и в ответ рассерженные женщины погнали его древками транспарантов, улюлюкая, загоняя обратно в Думу. Странный фантом, ворвавшийся в российскую политику из неизвестных галактик. Туда же и улетит, оставив на земле маленькую воронку, лужицу слякоти и эмблему ЛДПР в виде чучела сокола.

Множество партий, напоминающих эпидемии гриппа, исчезнут вместе с их экзотическими, как разноцветные жучки, лидерами. Но КПРФ останется. Если станет подлинным авангардом народа. Если воспримет активные методы борьбы. Если будет учиться у палестинской интифады, у антиглобалистов Америки и Европы, у своих русских великих предшественников. Молодежь может увлечься романтической мечтой о будущем мировом восстании, опрокидывающем башню «нового мирового порядка». Интеллектуалов привлекут дискуссии, в которых вновь зазвучит «левая идея» как революционный протест против протухшего буржуазного мира, унылого конформизма, предательства и бесстыдства. Рабочий придет в партию, если она придет к рабочему, — вернется в цех, забой, на хлебную ниву.

Пусть разгромлены три русских революции. Четвертая вызревает в недрах оскорбленного, убиваемого народа, «готового на муки, на подвиг, на смертный бой».

Вернадский в самые страшные месяцы фашистского нашествия, когда танки немцев утюжили Смоленск, Малоярославец, Волоколамск, повторял: «Ноосфера победит». Потому что ноосфера, соединяющая в себе мировое Добро, Справедливость и Красоту, есть магистральное развитие жизни — от вируса к амебе, рыбе, Гайдару, Ельцину, и дальше — к человеку.

Пикет идет четыре часа. Невыносимое московское пекло. Люди устают. В глазах малиновые пятна. Жажда, усталость, кому-то из стариков стало плохо. Журналисты, высматривающие своими стеклянными телевизионными глазками все самое лакомое, выхватывающие своими жадными кривыми клювами кусочки сенсаций, — и те исчезают, как утомленные грифы.

Власти, чувствуя ослабление пикета, начинают акцию по выдавливанию. Змейкой бегут солдаты внутренних войск, в камуфляже и касках. Тесней сдвигается ОМОН. Идет милицейская машина с мигалкой. По обе стороны Охотного ряда медленно ползут тупоносые грузовики. Как бульдозеры, сдвигают толпу. Короткие схватки. Крики, визги, наклоненное красное знамя. Народ неохотно уходит с проезжей части к гостинице. Открывается пустое пространство улицы. Едет поливальная машина, рассыпая пышные ворохи воды, сметая сор. И вслед за ней, еще неуверенно, потом все смелей и яростней, устремляется автомобильный поток. «Мерседесы», «вольво», «ауди». Клерки, бизнесмены, разбогатевшие сутенеры, непойманные киллеры, раскормленные эстрадные певицы, изолгавшиеся политологи катят по своей Москве. С презрением поглядывают на узенькую красную ленточку пикета, отороченную черной бахромой ОМОНа.

В Думе принят еще один буржуазный закон, в согласии с которым все так же будут падать самолеты «Ту-154», норвежские фирмы станут подымать утонувшие подводные лодки, Шойгу продолжит гулять по горящей, замерзающей, затопляемой России, в Чечне взорвется очередной фугас, растерзав на части еще одного омоновца. И кремлевские сычи, сидя в золоченых кабинетах, глядя на малахитовые остановившиеся часы русской истории, будут думать, что они навсегда победили.

Но я видел, видел красную ласточку Революции, которая вихрем пронеслась над Охотным рядом и, радостно сверкнув оперением, скрылась, чтобы скоро вернуться.

Когда панамский президент Норьега решил установить суверенитет над каналом, американцы высадили в Панаме корпус морской пехоты, разбомбили столицу, выдернули Норьегу из Дворца и вертолетом отправили в свою тюрьму, где тот гниет по сей день. В Югославии американцы месяц бомбили страну, разрушили мосты, заводы, госпитали, школы, электростанции, превратив цивилизованный европейский народ в обезумевшее племя. Навязали этому «забомбленному» племени выборы под прицелами самолетов-невидимок, под дулами армии вторжения. Привели к власти подонков, коллаборационистов, платных агентов и шизофреников — родных братьев российских демократов, для которых Сербия — перевалочный пункт в Тель-Авив. Те заковали Милошевича в кандалы, сунули в военно-транспортный самолет и, вопреки сербским судьям, политикам и священникам, отдали в лапы офицеров НАТО, которые построили в Гааге спецтюрьму для непокорных европейцев. Теперь его немного посудят, немного поколют психотропными препаратами, немного повозят в клетке по европейским столицам и Диснейленду, а потом отвезут в Калифорнию и сделают из него на электрическом стуле гриль.

Это и есть глобализм. Это и есть мировое правительство. Это и есть «новый мировой порядок». Общая для всех экономика, общий СПИД, общая для непокорных президентов тюрьма.

Вина Милошевича, по мнению цэрэушников, одетых в судейские мантии, в том, что он помогал боснийским сербам выстоять под ножами хорватов и ракетами Ф-15. А также в том, что ввел армию в Косово, священную матку сербской государственности, отторгаемую албанскими наркодельцами и афганскими моджахедами.