Через некоторое время Уильям и Пух снова влезли на дерево и начали поедать фиги. Сначала Уильям частенько поглядывал в сторону долины, откуда еще минут двадцать доносились звуки, свидетельствующие, что остальные шимпанзе кормились внизу, метрах в пятнадцати от нас. Потом все стихло. Уильям и Пух оставались на дереве около получаса, а затем вернулись к нам. По пути к зарослям Уильям выпрямился и быстро посмотрел вниз. Еще несколько часов со стороны водопада до нас регулярно доносились крики шимпанзе, потом вся группа, вероятно, двинулась дальше. И до нашего ухода никто из них больше не вернулся к плодоносящему дереву, которое росло возле самого убежища.

Шел октябрь — шестой месяц с тех пор, как мы оставили Абуко и поселились в Ниоколо. Шимпанзе понемногу отдалялись от меня; без грустных расставаний и огорчений — процесс был настолько постепенным и естественным, что шимпанзе вряд ли замечали его. Я снова и снова благодарила судьбу за то, что мы встретили Типу. Если бы не она, все было бы намного сложнее. Теперь я нередко уходила из лагеря одна, без шимпанзе, предоставляя им возможность вести самостоятельную жизнь.

В конце сентября должны были приехать отец и Найджел, но проходили недели, а никто из них не появлялся. Наконец я решила поехать в Ниоколо, чтобы проверить, нет ли там писем или еще каких либо известны. Тридцать километров пути превратились в настоящую нервотрепку: дорога настолько заросла травой, что мы несколько раз съезжали на обочину и лишь по счастью не наткнулись на огромные булыжники, которые могли повредить лендровер. Все склоны были размыты дождевыми потоками, и «Фелисити» с трудом преодолела ряд довольно больших болотистых участков.

Меня поджидала скопившаяся за несколько месяцев пачка корреспонденции, в том числе телеграмма, посланная две недели назад итальянкой Рафаэллой Савинелли, которая спрашивала, можно ли ей привезти в наш лагерь своего трехлетнего шимпанзе Бобо. Он жил у нее два года, но больше уже оставлять его в доме стало невозможно. Пришли письма и от доктора Брэмбелла: все приготовления относительно перевозки Юлы и Камерона закончены. Авиакомпания «Бритиш каледониан эйруэйз» согласилась предоставить мне билет для поездки в Англию. Я должна была прилететь в январе, забрать шимпанзе и вернуться с ними в Сенегал прямым рейсом той же авиакомпании до Дакара.

Между тем дожди стали ослабевать и наконец прекратились вовсе. Гора Ассерик сменила свой ярко-зеленый убор и оделась в мягкие осенние тона. Плато с растущей на нем высокой травой выглядело как огромное золотое поле созревшей кукурузы. Листья на деревьях прежде чем упасть, сделались сначала желтыми, потом оранжевыми. По сравнению с сезоном дождей пейзаж неузнаваемо изменился, но стал от этого не менее прекрасным. В скором времени парк должен был снова открыться для публики.

Однажды я уехала на несколько часов, чтобы отвезти продукты рабочим, чинившим дорогу в нескольких километрах от нашего лагеря. Возвращаясь назад, я заметила огромное облако черного дыма, вздымавшееся возле горы Ассерик. Это горел лес. Чем ближе я подъезжала, тем тревожнее становилось на душе — судя по дыму, огонь бушевал в опасной близости от лагеря. После развилки я ехала уже по обугленной и дымящейся земле. Пламя рвалось вверх по склону к плато и лагерю.

Для моих шимпанзе это был первый большой пожар, и я надеялась, что они догадаются спрятаться в овраге или у нижнего течения ручья — в тех местах, куда огонь вряд ли доберется. «А вдруг они испугались и, поддавшись панике, не могут выбраться из огня?» — думала я и старалась как можно скорее добраться до места. Лендровер шел в гору. Внезапно языки пламени преградили дорогу. К капоту автомобиля были прикреплены две запасные канистры с бензином. Я быстро сняла их и переставила в багажник, потом сломала на ближайшем дереве большущую зеленую ветку. Старая, высушенная солнцем трава прекрасно горела, и огонь, гудя и потрескивая, быстро бежал вверх по склону горы.

Жара и дым были почти непереносимы, но мне все-таки удалось с помощью ветки уничтожить языки пламени на дороге. В моем распоряжении были считанные минуты, прежде чем трава снова вспыхнет от какой-нибудь случайной искры, и я быстро побежала к лендроверу. Впереди шел крутой подъем, и машина с трудом набирала скорость. Колеса буксовали, разбрасывая во все стороны черный песок и золу, но автомобиль все-таки двигался вперед. Вот, визжа тормозами, он преодолел узкий туннель, который мне удалось пробить в стене огня, и, обогнав надвигающееся пламя, выбрался на плато.

Рене и Джулиан уже начали вырубать просеку вокруг лагеря. Пух находился с ними, но Тины и Уильяма не было с тех самых пор, как я уехала рано утром. Времени на то, чтобы сделать эффективную противопожарную полосу, не оставалось: уже была видна длинная непрерывная линия огня, пересекавшая дальний конец плато. Джулиан и Рене срезали охапку зеленых веток и принесли в лагерь. Следующие полчаса мы занимались тем, что поджигали траву вокруг лагеря и, подождав, пока она выгорит на достаточно широком расстоянии, ветками тушили ее. Так получалась полоса, способная защитить нас.

Позаботившись об относительной безопасности лагеря, я стала беспокоиться за Уильяма. Тина, должно быть, уже не раз за эти годы была свидетелем лесного пожара, и я надеялась, что Уильям будет держаться возле и следить за ее поведением. Пух сидел у меня на руках и, чувствуя себя в полной недосягаемости, спокойно наблюдал за происходящим. Огнезащитная полоса сделала свое дело. Вокруг бушевало пламя, выстреливая долетавшими до нас искрами, но вскоре все стихло, и, хотя мы задыхались от жары и дыма, огонь не причинил лагерю никакого ущерба.

Плато, которое всего лишь час назад представляло собой колышущееся море золотисто-оранжевой травы, теперь превратилось в выжженную пустыню, по своей унылости соперничавшую с лунным пейзажем. Вся растительность, в том числе и окружавшие плато небольшие деревья, выглядели коричневыми и уныло опустили ветви. Зрелище было удручающим. Наступил сухой сезон. Теперь на все семь месяцев, до следующего дождя, Ниоколо приобрело вид бесплодной пустыни, хотя и не лишенной своеобразной застывшей красоты. Сочная зелень, напоминавшая о пышной растительности сезона дождей, сохранилась лишь в закрытых долинах. До нас еще доносились звуки пожара, бушевавшего на склонах горы Ассерик, когда в лагере появились Тина и Уильям. Они прятались в овраге. Ни тот, ни другая не казались чересчур взволнованными. Уильям то и дело чихал, по-видимому, из-за дыма, клубы которого все еще низко стелились над оврагом, цепляясь за ветви деревьев.

Остаток дня мы провели в лагере. Уильям и Тина почти все время кормились листьями кенно и темными ягодами с кустов кутофинго. Пух с моим приездом совсем успокоился и вконец разыгрался. Он увлеченно возился со своей жестяной тарелкой, волоча ее по песку, или, пристроив на голове, обходил двор. Я вошла в хижину, чтобы сделать кое-какие записи. Через некоторое время до меня донесся смех Рене и Джулиана. Пух, довольный тем, что к нему приковано всеобщее внимание, пересекал двор, совершая немыслимые пируэты и трюки. Его лицо, ладони и стопы были мертвенно-бледными, а шерсть перемазана чем-то серым. Он был похож на первобытного воина, раскрашенного в соответствии с ритуалом. Его лицо напоминало гладкую белую маску, на которой выделялись круглые темные глаза и темная линия рта. Пух нашел кучу светлого пепла, по фактуре такого же, как тальк. Его мягкость понравилась шимпанзе. По-видимому, вспомнив о мыльной пене, он тщательно натер себя пеплом.

На протяжении нескольких дней я не покидала шимпанзе, и мы каждое утро все вместе отправлялись на прогулку в долину. Зеленые стручки афзелии сделались хрупкими и коричневыми. Многие из них уже раскрылись, и темные семена высыпались на землю. У каждой горошины был ярко-оранжевый колпачок, которым она прикреплялась к стручку. Семена выглядели весьма привлекательно, но были твердыми как камни, поэтому я удивилась, когда увидела, как Тина роется в куче золы у корней афзелии и вытаскивает оттуда обгоревшие семена. Прожаренные, они легко измельчались мощными челюстями и превращались в однородную массу, по вкусу напоминающую арахис. Шимпанзе полюбили их, и вскоре Уильям и Пух рылись в золе с не меньшим рвением, чем Тина. Для меня оставалось загадкой, случайно ли Тина обнаружила, что обгоревшие семена легко крошатся и жуются, или это было еще одно воспоминание, унаследованное ею от тех далеких дней, когда она вела по-настоящему вольный образ жизни.