Когда она спустилась на пол, то не отпустила его руку, а повела дальше.

Глаза Анвина еще не успели привыкнуть к полумраку, а мисс Бергрейв уже волокла его, все более ускоряя темп, по темному коридору. Когда выдвигался или задвигался какой-нибудь ящик, на пол на мгновение падал поток света из архива, но то было единственным источником освещения, так что Анвин уже понял, что дорогу обратно отсюда он ни за что не найдет. Они добрались до другого коридора, где царил сплошной мрак; здесь тоже у стен стояли стеллажи с выдвижными ящиками.

— Вы идите вон туда, — пояснила мисс Бергрейв, — и скажите мисс Полсгрейв, что это я вас прислала, хотя не сомневаюсь в том, что ей теперь наплевать на мои рекомендации. Будьте с ней поосторожнее и повежливее.

— Хорошо, мисс Бергрейв. Но, пожалуйста, разъясните мне еще один момент. Если вы различаете своих младших клерков только по их кашлю, то откуда вы знаете меня?

— Ох, мистер Анвин, разве вам не известно, что вы один из моих собственных детей? Ваша работа все эти годы доставляла мне огромное удовольствие. Если вы что-то записали, то не может возникнуть никаких сомнений в том, что это не подлежит никаким сомнениям, даже тени сомнения возникнуть не может. Не стану желать вам удачи. О вашем успехе или поражении я узнаю в свое время.

Анвин слышал, как удаляются ее шаги, успел заметить серебристый блеск ее волос, когда она проходила мимо выдвинутого ящика, и мисс Бергрейв исчезла.

Он двинулся дальше в полном мраке, один. Коридор шел под уклон, закручиваясь в спираль, уходящую круто вниз. Анвин то держал глаза открытыми, то закрывал — разницы не было никакой. Мисс Бергрейв была права на его счет: он доводил дела до такого совершенства, что по их поводу не могло возникнуть и тени сомнений. Но в этом и таился его недостаток: он пеленал тайну столь плотно, что это не давало возможности увидеть в так прекрасно оформленном деле ошибочные действия детектива.

Наконец его вытянутые вперед руки уперлись во что-то твердое. В стену. Он ощупал ее, нашел прохладную округлость дверной ручки, а под ней — отверстие замочной скважины. Он опустился на колени и заглянул в нее.

В центре широкой темной комнаты на круглом синем ковре стояли два кресла с бархатной обивкой. Между ними стоял торшер с синим абажуром, а в круге отбрасываемого им света был виден играющий фонограф.

Тему лениво, чуть не засыпая, вели струнные и валторны, потом запел женский голос. Он узнал мелодию.

Дверная ручка под его рукой повернулась, и он вошел в третье архивное отделение Агентства.

Кодированное сообщение — это суть, лишенная жизни, мумифицированная и упрятанная в гробницу. Будущему криптологу мы должны предложить тот же совет, какой могли бы дать грабителю могил, спелеологу и чародею из сказок: берегись того, что ты выкопаешь, — теперь оно все твое.

От стоявших на ковре кресел — одно было с розовой обивкой, другое с бледно-зеленой — его отделяло расстояние, наверное, шагов в пятьдесят. Анвина прямо-таки тянуло в ту сторону, тянуло к себе тепло электрического света, играющая там медленная, томная музыка, женский голос, который мог принадлежать только мисс Гринвуд. У него создалось такое впечатление, что все это представляет собой уютную гостиную, устроенную посреди жуткой пещеры. Он направился туда, чувствуя себя одиноким и ничтожным. Анвин не видел своих рук и ног. Все, что он видел, были эти два кресла, торшер и фонограф. Все, что он слышал, была эта музыка.

Пол был гладкий. На нем его ботинки сразу начали бы скрипеть, но здесь их скрип заглушался самой темнотой — так Анвину казалось. Он плотно сжал рот, вовсе не желая впускать в себя хоть частицу этой темноты.

У края синего ковра он остановился и замер на месте. Здесь проходила граница между двумя мирами. В одном были кресла, музыка и свет. В другом ничего подобного не было, даже слов, обозначающих кресла, музыку или свет.

Он не пересекал эту границу, он всего лишь осматривал все это с безопасного расстояния, из своей бессловесной темноты. Граммофонные пластинки были сложены в шкафчике, стоявшем подле бледно-зеленого кресла, а на верхней панели шкафчика рядком стояли книги. Одна из книг выглядела в точности так же, как красный том, который мисс Бергрейв доставала из своего потайного стенного шкафа, спрятанного в ее кабинете за стенной панелью. В этой уютной гостиной все было подчинено розовому креслу. Оно было почти в три раза больше, чем зеленое. Любой усевшийся в него будет казаться ребенком в сравнении с его огромностью. Это был самый зловещий, самый угрожающий предмет меблировки, когда-либо виденный Анвином. Он не мог представить, как он сам в него сядет. Он не мог представить, как сядет и в другое, стоящее напротив.

Он отступил на шаг. Кресло непременно напрыгнет на него, дай ему только шанс, и поглотит целиком. Если только удастся назвать его своим именем, подумал Анвин, то его можно будет приручить, укротить. Вот если бы он не отдал свой зонт Эдвину Муру, тогда он смог бы сейчас раскрыть его и защититься от вида этого кресла.

Из дальнего угла комнаты вырвалась вспышка света, яркая и короткая, как последний отблеск заходящего солнца, и в то мгновение, пока это солнце светило, Анвин успел рассмотреть стены в этом отсеке архива и увидел, что они были все уставлены — нет, не канцелярскими шкафами с папками, а полками с граммофонными пластинками. Источником вспышки света служила гигантская машина, какой-то лабиринт клапанов, трубок и поршней. Она издавала шипение и изрыгала в воздух пар, напоминая не что иное, как вафельницу чрезвычайно огромного размера. Свет вырывался из щели между двумя огромными платами, которые женщина-оператор этой машины опускала одну на другую. У женщины были широкие плечи и мощные руки, и она выглядела необычайно огромной, словно титан-кузнец в своей инфернальной кузнице. Впрочем, это могло быть результатом игры света или искаженной перспективы.

Анвин уже понял, что это старший клерк, мисс Полсгрейв. Розовое кресло могло принадлежать только ей.

К этому времени яркий свет погас, пластинка докрутилась до конца, песня стихла. Игла фонографа достигла центра, звукосниматель автоматически поднялся, и диск остановился.

Темнота уже больше не угнетала его, равно как и колоссальные размеры кресла мисс Полсгрейв. Гораздо более беспокоила мысль о том, что мисс Полсгрейв лично подойдет сюда, чтобы поставить новую пластинку.

Он отступил дальше во тьму, и ему показалось, что там теплее. В воздухе ощущалась сильная затхлость и пахло чем-то горелым, словно от электрического разряда или выдоха заспавшегося лентяя. Со всех сторон доносилось покашливание, какие-то хрипы, странное бормотание. Анвин был здесь явно не один. А интересно, те, кто издает эти странные звуки, знают, что он находится среди них?

Он за что-то зацепился ногой, чуть не упав. Присел на корточки и пошарил руками по полу — и нащупал провод в резиновой оплетке. Он последовал туда, куда тот тянулся, и добрался до ножки стола. Стол был низкий, высотой до колена, и на нем стояла лампа. Он нащупал выключатель и включил ее.

Лампочка бросала из-под абажура тускло-желтый свет, освещая низкую узкую кровать. На кровати лежал младший клерк; он был в старомодном сером костюме, а на груди у него покоился котелок. Кровать была застелена потрепанными одеялами оливкового цвета, а младший клерк спал поверх их, а не укрывшись ими. Его узенькие усики дрожали и трепетали в такт каждому выдоху, сопровождавшемуся легким посвистом, а ноги были босы. На полу возле кровати стояла пара отделанных мехом тапочек, похожих на двух кроликов.

На столе рядом с лампой тихо жужжал небольшой фонограф, хотя и более простого, более утилитарного типа, нежели тот, что красовался в центре архива. Под иглой звукоснимателя вращалась молочно-белая, как саван привидения, пластинка, похожая на ту, что Анвин обнаружил в кабинете Ламека. Фонограф не издавал никаких доступных слуху звуков; он не был оснащен рупором-усилителем. Вместо этого к нему была подсоединена пара шарообразных наушников, надетых на голову спящего младшего клерка.