Итог войны у Сазонова: орден и шесть медалей. В орденской книжке ничего не говорилось о чистке сапог и оврагах. Все это после окончания войны оказалось вычеркнуто из прошлого Сазонова короткой записью в военном билете:
«Служил в конной разведке стрелкового полка».
О добряке-майоре Сазонов забыл скоро и не искал встречи с ним.
После войны Сазонов стал шофером. Но в «механизированные ординарцы» ему попасть не удалось. Сазонов так и не прижился ни на строительстве, ни в совхозе, ни на электростанции. Там был заработок, даже хороший заработок. Но денежной лавины на него не обрушилось, и внимания большого начальства шофер грузовой машины не привлек.
Слава его оказалась всего лишь славой местного значения — дальше многотиражки она не пошла. Сазонов трудился старательно, но без огонька, легко расставался с местами, где работал годами.
На Крайний Север Сазонов поехал в поисках шальных денег. Но он скоро понял, что и в Заполярье денег на ветер не бросают. Мечты о большом куше лопнули. Осталась лишь давняя тяга к самостоятельности, не стесняемой постоянным контролем, да стремление хоть как-нибудь подняться над окружающими его людьми. Сазонову казалось, что добиться этого он сумеет, работая в милиции.
Рослого крепкого парня, бывшего фронтовика и конного разведчика, награжденного орденом и шестью медалями, умело щегольнувшего перед начальством отличной строевой выправкой, в милиции приняли радушно.
«Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе», — рассудил Сазонов, умело ведя беседу с начальником в нужном направлении. И когда ему предложили на выбор: остаться в районе или поехать в дальний тундровый поселок, он, не размышляя, ответил:
— Поеду в Пушозеро.
Сазонов не ошибся. В молодом поселке единственный милиционер был фигурой заметной. Когда после приезда первой партии новоселов поселок заметно вырос, сюда прислали второго милиционера. Молодежь создала бригаду содействия милиции. Жизнь Сазонова стала привольной. Пожилой напарник его руководил бригадмильцами и обеспечивал порядок в Пушозере. Сазонов сам выбрал себе беспокойную работу в окрестностях поселка и неделями пропадал в тундре.
За пределами поселка можно было вырваться вперед, выдвинуться. Как? Неважно. Раскрыть крупное хищение на комбинате, задержать шпиона или убийцу. Но время шло, а ни шпионов, ни крупных хищений, ни убийств на участке не случалось. И когда из области пришло указание: «Берегите природные богатства тундры, в первую очередь нерестующую в верховьях рек семгу», — давно накапливаемое служебное рвение и энергия Сазонова обрушились на браконьеров.
В поселок приезжали новые люди — на постоянную работу и в командировки. Многие из них не слышали о запрете, наложенном на семгу. Были и такие, что знали о нем, но рассуждали примерно так: «Кто запретит в такой глуши чуть-чуть нарушить закон? Кто увидит, если я поброжу по реке со спиннингом?» Запрещал это Сазонов. Он видел все, ловил браконьеров — вольных и невольных — в запретных для лова местах, отбирал снасти, составлял акты. За поимку браконьеров Сазонова хвалили, отмечали в приказах, присвоили звание старшины. Он уже подумывал о серебряном погоне со звездочкой…
И тем не менее, задерживая браконьеров, Сазонов вел себя, как он говорил, «с умом». Перед тем как переслать акт в район, не лишнее было показать его кому следует, а то и подумать: стоит ли вообще отправлять?
Сазонов был общителен и в то же время одинок. В дружбу он не верил. За всю свою жизнь, целью которой всегда оставалась большая удача, нечто вроде дружеского чувства Сазонов питал только к немолодому уже десятнику. Но кончилось это скверно. Спасаясь от тюрьмы, Сазонов выложил на следствии, а затем и на суде все, что знал о своем покровителе.
Не было у него друзей и на фронте. Щеголеватый ординарец считал себя неизмеримо выше остальных солдат и сержантов, чья жизнь была тяжела и всегда висела на волоске. Даже на офицеров — командиров рот и взводов — Сазонов посматривал свысока. Жилось им куда труднее, чем ординарцу начальника штаба полка. Звездочки на погонах не защищали их от дождя, холода, зноя, превращали в первую мишень врага. Зато немногие старшие офицеры — командир полка, его заместители и начальник штаба — были для Сазонова недосягаемы. Любой из них мог лишить его тепла и относительного покоя, вернуть к ненавистной окопной жизни. Так и прошел Сазонов войну без истинного друга.
Зато у него выработалась за это время приятная улыбка и открытый, честный взгляд готового услужить бравого сержанта. Постоянно застегнутый на все пуговицы не только внешне, но и духовно, он оставался одинок в большой полковой семье, где дружба завязывалась и проверялась так же скоро, как и разлучала друзей опасная солдатская жизнь. После войны Сазонов избегал встреч со своими однополчанами. Ведь они-то знали, как он «воевал в конной разведке»…
Одно Сазонов твердо знал: нельзя жить без полезных связей. Такие связи участковый завязывал в поселке легко, как узелки на веревочке. Попался ему с пойманной семгой заместитель начальника строительства. Сазонов составил акт о ловле семги в нерестилище и вежливо, но твердо предупредил его, что придется ответить за нарушение закона. Несколько раз подстерегала участкового на улице обеспокоенная жена замначальника. Подолгу уговаривала она Сазонова, объясняла, что муж ее новый человек в Заполярье, никак он не думал и прочее такое. Сазонов слушал ее все с той же приятной улыбкой и молчал. Но когда к нему обратился сам замначальника, Сазонов вздохнул и с видом человека, испытывающего почти физические страдания от своего поступка, отдал ему злополучный акт. Так же поступил он с сыном главного инженера, завмагом…
Узелков на веревочке становилось все больше. Сазонова хвалили все чаще. И никто не хвалил его за служебное рвение и честность так горячо, как пойманные им и помилованные браконьеры. Строгость участкового они испытали на себе и считали, что она заслуживает всяческого одобрения и поощрения. А честность? Что ж, честность! Любой из них полагал, что это высокое чувство выражается в каждом случае по-своему и что бесчестно было бы участковому портить им служебную репутацию, быть может, даже жизнь из-за такого пустяка, как какая-то семга.
…Огромное, почти сказочное богатство, о каком Сазонов и мечтать не смел, подвернулось совершенно неожиданно.
Задержанный при попытке взломать ларек Иван Трухно долго упрашивал участкового отпустить его.
— Хватил лишнее! — повторял он тупо, глядя куда-то в темный угол пустыми глазами. — Сам не помню, как выдавил стекло.
Сазонов, не отвечая ему, бойко писал протокол. Обстоятельства дела были ясны — пойман с поличным.
Задержанный, только что выпущенный из заключения, не мог рассчитывать на узелок в веревочке Сазонова. Кража со взломом — не браконьерство. К ворам участковый был беспощаден.
Иван Трухно притих. Уговорить участкового ему не удалось. Попробовал припугнуть. Не получилось. Оставалось последнее…
— Брось писать, старшина! — Задержанный встал, положил широкую плотную ладонь на протокол и насмешливо добавил: — Плохо обыскиваешь, старшина! Гляди, где надо было искать.
Он отвернул полу стеганки. Толстым крепким ногтем надорвал желтую грязную подкладку.
— Видал?
На заскорузлой ладони его радужно переливались жемчужины: две размером с небольшую горошину и одна поменьше.
«Купить хочет, — неприязненно подумал Сазонов. — Не пройдет».
Но Иван Трухно и не собирался предлагать участковому взятку. Разговор пошел куда более серьезный. Два года назад, находясь в заключении, Иван Трухно работал в тундре. Там он случайно нашел богатую колонию пресноводных жемчужниц. Иван Трухно отбыл свой срок и приехал в Пушозеро, поближе к находке…
Сазонов слышал о северном жемчуге. Когда-то его добывали на Мурмане много. Русские цари, знатные бояре и именитые купцы щеголяли в одеяниях разукрашенных северным жемчугом. Но хищнический промысел истощил богатые колонии жемчужных раковин. Уже почти сто лет, как никто ими не интересуется. И вот в глухой тундре заключенный, спасая груз с провалившихся под лед нарт, нашел богатейшую колонию жемчужниц. Уцелела ли она от промысловиков или раковины размножились за минувшие сто лет? Это не интересовало ни Ивана Трухно, ни Сазонова. Главное — богатство лежало рядом, никому не известное и никем не охраняемое.
