Что же касается кадровых военных, то они относились к резервистам с той долей легкого презрения, с которой кадровики всего мира смотрят на резерв. Крымцы именовали своих резервистов «нафталинщиками» — мол, все время между сборами их форма хранится в нафталине, хотя это чушь — кто же станет класть в нафталин форму, которую достает раз в две недели?

Марк Фельдман, владелец швейной мастерской, субподрядчик известного продавца готового платья — сети магазинов «PANкратов», был офицером резерва Вооруженных Сил Юга России. Из чего можно ясно заключить, что он был плохим евреем — какой же хороший еврей регулярно нарушает Шабат на протяжении вот уже двадцати лет?

Фельдман служил в регулярных частях и к тридцати годам понял, что выше капитана ему не подняться. Антисемитизма в Крымской Армии нет, что вы! Просто еврей получает продвижение медленней русских, татар и англичан. Хочешь стать в тридцать лет подполковником — мотай в Израиль.

Фельдман не хотел в Израиль. Он там был, когда ездил в отпуск, и ему там совсем не понравилось. Его родным языком был русский, у него была жена-татарка, и главное — здесь, в Крыму, никто не взрывал автобусов с детьми и не устраивал войну в Йом-Киппур. Марк Фельдман вышел в отставку, получил звание капитана, записался в резерв и купил мастерскую.

Но год назад мысли об Израиле начали посещать Фельдмана с назойливостью торговых агентов. Крым заговорил об Идее Общей Судьбы. Сначала Идея маячила неверным призраком, соблазняя умы горстки интеллектуалов. Потом о ней заговорили везде и Марк Иосифович забеспокоился. Потом Идея приобрела характер навязчивой, а Лучников выиграл Антика-ралли. Фельдман, слушая разговоры работниц мастерской, менеджеров «PANкратова» и знакомых в «Stopke» понял, что настало время собирать чемоданы. Когда СОС с триумфом выиграл выборы, Марк Фельдман во второй и в последний раз в жизни напился до бессознательного состояния. Наутро, выпив содовой и приняв холодный душ, Марк занялся оформлением визы для Фариды и двух малолетних бандитов, которых Фарида ему родила. Он отвез их в Израиль и поселил, а сам вернулся в Крым — продавать мастерскую. Мастерская не продавалась. Дураки проголосовать за СОС нашлись, а дураков инвестировать в советскую экономику четыреста миллионов рублей не было. Фельдман сатанел день ото дня, поверяя свои печали хозяину «Stopkʼи» прапорщику Дементьеву. Дементьев сочувственно качал головой, подливал водки и вызывал такси.

Фельдман сам не понимал, чего он ждет. После того как Дума подала заявление о присоединении к СССР, нужно было сваливать сразу же, немедленно. Но вот эта вечная еврейская привычка чего-то дожидаться, это вечное колебание заставляло его сидеть на месте. Да и израильская виза немного успокаивала (Фельдман родился не в Союзе и питал на этот счет какие-то иллюзии).

Вот таким образом капитан Фельдман, командир батальона ополченцев Дроздовской дивизии ВСЮР, дождался сначала интервенции, а потом — «Красного пароля».

А теперь пойдет речь о подвиге лейтенанта Агеева, который с одним взводом мотострелков всю ночь удерживал батарею береговой обороны против превосходящих сил крымцев, за что и был по возвращении на Родину награжден медалью «За отвагу».

Спекулянты от истории и дешевые беллетристы, паразитирующие на мумиях великих, на полном серьезе доказывают, что Наполеон-де проиграл сражение под Ватерлоо по причине разыгравшегося насморка.

Был у Наполеона насморк в те дни, не было его — всяко Бонапарт прогадил Ватерлоо не поэтому. Зато доподлинно известно, что лейтенант Агеев не лег этой ночью спать и не пропустил атаку керченских резервистов именно по причине только что залеченного триппера. Вернее, по причине тяжелой рефлексии, вызванной последствиями этой не слишком опасной, но очень вредной болезни…

Агеева и его взвод начальство отправило на мыс Фонарь, охранять батарею береговой артиллерии, прикрывающую Керченский пролив. Другой офицер был бы сильно расстроен таким назначением, не дающим возможности прошвырнуться по здешним магазинам, но не Агеев. Расстроить Агеева сильней, чем он уже был расстроен, никто не сумел бы. Лейтенант пребывал просто в депрессии…

А в чем, собственно, дело? А дело в том, что всего лишь два месяца назад молодой лейтенант женился. Молодая всем была хороша и крепко любила своего избранника, да вот незадача — в полку, где Агеев оказался по распределению, не было свободной квартиры. Поэтому молодые решили так: юная жена поживет со своей матерью, а лейтенант с первой же зарплаты снимет в городе N какую-никакую комнату.

И тут лейтенанту повезло несказанно. В городе N отыскалась дама, которая из года в год сдавала комнаты молодым офицерам. Цена была вполне сносной, а главное — главное! — в комнате была огромных размеров и на удивление прочная двуспальная кровать. Тотчас же молодой жене была послана призывная телеграмма.

Приход в полк свежих кадров в лице Дмитрия Агеева и новоселье следовало отметить. И Агеев, всячески стремясь наладить контакт с будущими сослуживцами, устроил вечеринку…

Набрался Дима неимоверно быстро, поскольку выпить с ним хотел каждый, а приглашено было двадцать два человека, умножить на пятьдесят грамм — вот уже и литр десять. Тут полковник свалится, не то что лейтенант… Дима уже и блевал, и терял сознание, и наконец наступил длительный период забытья, по истечении которого Агеев обнаружил себя на собственной двуспальной кровати рядом с голой девицей поведения, что называется, в весе пера.

Лейтенант быстро вытолкал девицу, на которую в трезвом виде и смотреть-то не хотелось, прилег обратно, и слегка задумался — было у него с ней что-то ночью или не было?

Через два дня характерные симптомы подтвердили: было.

Лейтенант ударился в панику и сдуру рассказал все коллеге-взводному.

— Вот, понимаешь, болит…

— Иди к врачу, дурилка, — посоветовал коллега, а сам пошел по гарнизону — разносить сплетню.

В результате молодая жена, прибыв на место дислокации мужа, почти сразу же узнала о его грехопадении, закатила скандал и уехала к родителям. Агеев колол антибиотики, слал милой жалобные письма и коротал одинокие ночи на несуразно большой проклятой двуспальной кровати…

Примирения с супругой он не достиг, хотя от триппера излечился. А тем временем неумолимо приближался день Д, приближался и, наконец, настал, и Агеев, напоследок послав жене душераздирающее письмо, отправился со своим взводом по маршруту Новороссийск-десантный корабль-Керчь-мыс Фонарь.

И на марше, и на корабле, и на белогвардейской батарее тяжкие думы продолжали терзать Дмитрия. Уснуть он не смог. Мысль о том, как он сам, своими руками по-дурному загробил возможное семейное счастье, изводила его даже месяц спустя. Агеев не спал, бродил вдоль ограждения и услышал в каких-то двадцати метрах возню… Характерный щелчки подсказали: режут колючую проволоку.

— Тревога! — заорал Агеев во весь голос. — Все по местам! Тревога!

Он расстегнул кобуру, выхватил пистолет и выстрелил вверх. Враждебная темнота за проволокой ответила троеточием автоматной очереди. Пули разорвали воздух над головой Агеева. Пригибаясь, лейтенант помчался к БТР.

Из караульного помещения высыпали солдаты.

— По машинам! — кричал лейтенант. — По машинам, огонь!

Убедившись, что его поняли, Агеев забрался в БТР, слегка рассадил бок о край слишком узкого люка, матюкнул конструкторов, врубил «массу», затем включил свет, пролез на место стрелка и вторично матюкнул конструкторов, попытавшись зарядить крупнокалиберный пулемет КПВ. Пулемет не заряжался, тугая пружина не поддавалась, как Агеев ни налегал. Снаружи началась перестрелка. Агеев сплюнул на пол и зарядил спаренный с крупнокалиберным ПКТ.

Длинная очередь, выпущенная по нападавшим, поразила всего несколько человек и заставила отступить остальных. Агеев слышал пронзительный крик с той стороны — значит, самое малое один ранен. По броне БТР застучали пули, и Агеев выпустил еще одну очередь — но на этот раз, кажется, взял слишком высокий прицел.