Государство для россиян традиционно является высшей ценностью, и без его укрепления никакие права и свободы отдельных граждан не будут иметь политического и социального смысла. На этом постулате основывались понятия «управляемой», «суверенной» демократии, которые предполагали, что западные демократические стандарты подчинены укреплению суверенитета. Компенсацией за «отложенную демократию» (suspended democracy) должны быть конкретные и зримые успехи в державостроительстве. Но укрепление государства, под эгидой которого проходили политические реформы начала 2000-х годов, было свернуто. Сегодня «откладывание демократии» не обосновано ничем вообще. И это порождает разочарование в существующем политическом курсе не только у радикальных либералов-западников (которым всегда мало демократии), но и у патриотов-государственников.

Мы переживаем сегодня кризис легитимности политической власти. Напомню: легитимность — это неформальное одобрение большинством народа того курса, которого придерживается власть. Легитимность выражает общее состояние общества и суммарное мнение большинства. Легальность есть соответствие политического режима установленным правовым нормам. В поздний период политический режим в СССР был вполне легальным, но все менее легитимным. Режим Ельцина, которому для укрепления своих позиций пришлось расстрелять парламент, не стал по-настоящему легитимным. Страной правили олигархи, межэтнические и межрелигиозные противоречия раздирали Кавказ, мы почти потеряли Чечню. Владимир Путин спас Россию как государство, укрепил ее суверенитет. Именно это делает оба срока его президентства и легальными, и легитимными. В 2008 году Путин вложил капитал своей легитимности в выборы Дмитрия Медведева. С этого момента ситуация с легитимностью российской политической власти начинает постепенно меняться.

В августе 2008 года Президент Медведев в критической ситуации нападения Саакашвили на Цхинвал поступил решительно и мужественно, предотвратив геноцид осетин, отстояв и интересы России, несмотря на давление Запада и внутренней сети агентов его влияния. Тем самым новый президент укрепил патриотическую легитимность путинского курса. Но это событие, к сожалению, оказалось лишь эпизодом. В остальных вопросах Медведев придерживался либерального направления. Он окружил себя советниками и экспертами западнической ориентации, непопулярными олигархами, стал сближаться с США и Обамой, донельзя обострил отношения с Белоруссией. Провозглашенная им модернизация предполагала слом российской идентичности и копирование западных социальных стандартов. Национальные проекты, которыми он занимался до своего президентства, постепенно сошли на «нет». Совершенно неуместным оказался и курс «десталинизации», тогда как воспоминания о советском периоде, о социальной защищенности, промышленном рывке и международных успехах СССР в широких массах, напротив, приобрели статус ностальгического идеала (в сравнении с несправедливостью, имущественным расслоением и культурным измельчанием постсоветской эпохи). Крайние либералы, однако, не признали в Медведеве «своего», считая его слишком зависимой от Путина фигурой. Так, начиная с 2008 года начал расширяться зазор между элитой и массами, между властью и народом.

Конечно, предпосылки для этого были созданы еще в период президентства Путина, который не завершил чистку олигархов, не придал своему патриотическому курсу стройного идеологического оформления, не привел соответствующих масштабу исторических задач людей во власть. Медведев стал в определенной мере заложником этих незаконченных процессов. Но вместо того чтобы доделать за предшественника то, что было бы действительно легитимным и востребованным, он взял совершенно иной курс. Открытие гигантского монумента Ельцину в Екатеринбурге и более скромного памятника Егору Гайдару в Москве снова символически возвращают нас в атмосферу 90-х, в период, который был полностью нелегитимен. Любое напоминание о 90-х, да еще и попытка их реабилитации напрямую затрагивают патогенное ядро широких масс.

Модернизация — конек Президента Медведева. Если принять за аксиому, что Россия должна двигаться по пути Запада (хотя это в высшей степени спорный тезис), то мы исторически стоим сегодня перед необходимостью создания буржуазной нации. Нации в Европе возникли в Новое время вместе с буржуазными реформами и приходом к власти третьего сословия. Нация неразрывно связана с капитализмом, индустриализацией и отказом от коллективистского традиционного самосознания. Нация основана на принципе индивидуального гражданства. При этом, как показывают такие авторы, как Эрнест Геллнер и Бенедикт Андерсон, нации создаются искусственно, и национализм служит для этого основным инструментом.

Россия же все еще в значительной степени представляет собой именно традиционное общество с архаическим и коллективистским самосознанием, несмотря на формальные признаки общества индустриального. Если двигаться в том же направлении, в каком развивались западноевропейские страны, то самое время строить в России буржуазную нацию со всеми ее атрибутами — гражданской индивидуальной идентичностью, формированием ответственного и эгоистического «человека экономического» (homo economicus), а также с необходимым искоренением и нивелировкой самобытных этнических культур. Такая буржуазная нация могла бы называться российской нацией, а инструментом ее создания должен выступать российский национализм. А поскольку европейские нации просуществовали несколько веков, прежде чем европейцы стали переходить к модели гражданского общества, то следует предположить, что и у российской нации впереди длительный (как минимум столетний) период аналогичного становления. При этом — по аналогии с европейскими нациями — именно национализм должен был бы стать основной направляющей идеологией. Поэтому модернизация в наших исторических условиях может означать только одно: строительство буржуазной российской нации с опорой на российский национализм.

Но здесь мы сталкиваемся с противоречием. Западные страны стараются преодолеть свои национальные границы и создать гражданское общество. Именно поэтому национализм в самых разных формах сегодня подлежит искоренению и демонтажу, он свое отслужил. Получается, что у нас совершенно разные исторические фазы: мы стоим у истоков строительства буржуазной нации, а Запад переходит к следующей социальной модели — к гражданскому обществу. Здесь возникает «большевистский» соблазн форсировать исторический процесс и перепрыгнуть через логически необходимую ступень развития общества. Именно в этот соблазн и впал Дмитрий Медведев со своей версией модернизации: он пытается сразу перейти к гражданскому обществу, минуя стадию нации. В результате — гарантированный провал модернизации, кризис репрезентации (элиты мыслят общество не таким, каким оно является в реальности) и, соответственно, делегитимация политического курса власти и его персональных представителей.

Конечно, модернизация и создание буржуазной нации — не единственный путь развития; теоретически можно было бы остановиться и на традиционном обществе, то есть на чисто консервативном проекте. Но коль скоро взят курс на модернизацию, то национализм неизбежен. Но именно национализм вызывает наибольшее отторжение у Медведева и его окружения, равно как и фигура Сталина, который осуществил решающий (хотя и насильственный) шаг в индустриализации России. И, наконец, любая модернизация в России всегда проходила сверху и принудительно, ломая сопротивление масс. Национализм, сталинизм и авторитаризм — три ориентира российской модернизации на данном историческом этапе. И все три оказались категорически неприемлемы для Медведева. В такой ситуации модернизация останется пустым звуком.

Вопрос о том, кто станет следующим Президентом России в 2012 году, с технической точки зрения решается довольно просто: президентом станет тот, кого выдвинет тандем Медведев — Путин. Но если проследить динамику утраты легитимности в период правления Медведева, не доведенные до конца державостроительные реформы Путина, а также концептуальные тупики российской модернизации, то получался удручающий прогноз: при любом выборном раскладе легитимность будущего президента России окажется под вопросом.