Если верить воспоминаниям Агаты Кристи, что-то случилось в Батуми. Их не встретили, найти место в гостинице оказалось невероятно трудно и удалось буквально силой (они просто отказались уйти из восьмой по счету гостиницы, и персоналу пришлось их поместить на ночь на чердаке), потом они долго искали пристань и, наконец, с помощью старика, говорившего по-французски, еле разыскали свой посланный грузовым поездом багаж на таможне и сели на французский корабль до Марселя. Возможно, все так и происходило. А возможно, Маллоуэн сумел «оторваться» от слежки и изучить за сутки то, что собственно и могло быть целью его миссии, — степень обороноспособности стратегического Батуми.

Первый год брака ушел на свадебное путешествие и болезнь, каникулы с Розалиндой и обустройство семейной жизни в Англии, поездку по Ирану и России. Миссис Маллоуэн легко вошла в роль жены археолога, вызвав полное одобрение старейшины среди археологических жен миссис Кэмпбелл-Томпсон. Она так стремилась приносить пользу на раскопках, что даже стала брать уроки в средней школе Торки (!), выросшей вплотную к Эшфилду, закрывшей вид и раздражавшей шумом, где, однако, ее наконец научили тому, что на свете есть прямой угол и линейка! Она проводила осенне-зимний сезон в Ираке, предоставляя Мэдж забирать Розалинду в Эбни на рождественские каникулы. На раскопках она кормила мужчин, фотографировала находки, отчищала глиняные черепки, жертвуя во имя науки даже собственным кремом для лица. Только археолог не оценит эту жертву сорокалетней жены молодого мужа! Зато позднее журналисты, кажется, сами вложили в ее уста очень изящный ответ на всякие недостойные провокации насчет разницы в возрасте: «Мой муж археолог, для него женщина чем старше, тем интереснее». И в промежутках еще ухитрялась писать романы. Си-Ти возмутился, когда она купила себе прочный стол для пишущей машинки, сочтя это напрасным расходом, но она не могла сидеть за ящиком из-под апельсинов — под ним некуда было деть ноги. Она должна была работать, а оборудованием рабочего места пренебрегать нельзя.

Результат ее работы для мира археологии сказался быстро: в 1932 году, по окончании сезона у Си-Ти, Макс на свои деньги[9] начал раскапывать маленький курган недалеко от древней Ниневии, в деревушке Арпачии. Его с ходу ждала невероятная удача: он откопал сгоревшую гончарную мастерскую, которая именно благодаря огню сохранилась в неприкосновенности (черепки не горят, а пепел укрыл их от песка и ветра). После окончания такого затяжного и успешного сезона они на радостях устроили скачки для местных жителей и рабочих на призы. Тот великий день в окрестностях Арпачии не забыли и спустя многие-многие годы! столько радости и новизны ощущений доставили их участникам соревнования без различия возрастов и состояний.

По возвращении в Англию Макс тотчас выпустил книгу о результатах раскопок (также за свой счет?), его находки выставили в Британском музее, его окружил ореол славы, но только в узких профессиональных кругах. Как археолог он был, безусловно, выше среднего уровня, но до Вулли отнюдь недотягивал. Он мечтал прославиться раскопками знаменитого в древности Нимруда и теперь располагал деньгами для настоящей экспедиции, но… на следующий сезон Ирак оказался закрыт для всех археологов: ситуация там качнулась в пользу Германии, где к власти пришла новая, непонятная пока партия. Один ее сторонник, директор Багдадского музея древностей, попался Маллоуэнам в Багдаде. Человек любезный и милый, ученый и пианист, он в разговоре вдруг взорвался:

Не имел ли еврейских корней дедушка Агаты, финансист Натаниэль Миллер? если и нет, все-таки нелепостью кажутся позднейшие обвинения Агаты Кристи в антисемитизме. Из-за политических перемен археологи переместились в Сирию, где Макс и копал до 1938 года без исключительных успехов, но вполне удачно с научной точки зрения.

Обычно археологический сезон длился три-четыре месяца. Остальное время Макс разбирал и обрабатывал находки, его жена занималась творчеством. Доходы от новых романов Агаты Кристи, выходивших в Англии, меркли перед доходами от публикаций в Америке. Из-за океана текли такие большие деньги, что, при всей ее любви к математике и знании бухгалтерии, заполнение все более запутанных налоговых деклараций стало делом заведомо невыполнимым. Зато на эти гонорары она получила возможность предаться любимой с детства игре — в дома. В Лондоне у нее их стало чуть не шесть или семь, и они с Максом жили то в одном, то в другом, пытаясь понять, где приятнее. Любимым стал особняк на Шеффилд-террас с комнатами почти такими же высокими и просторными, как в Эшфилде — впервые она почувствовала себя уютно даже в Лондоне. Эшфилд находился слишком далеко, чтобы ездить туда на выходные, и они купили по случайно низкой цене настоящую виллу в стиле королевы Анны на берегу Темзы, в изысканном Уоллингфорде. Лужайка под огромным ливанским кедром, где так приятно пить чай летним вечером, сад у самых окон и роскошный вид на луга, спускавшиеся к реке, — идиллия в стиле Генри Джеймса. Этот дом стал «домом Макса» (Макс — не Арчи, его не беспокоило, что жена зарабатывает больше, а та с удовольствием тратила деньги на него, как на себя).

На Шеффилд-террас выделили небольшую комнату и для Розалинды. Дочь незаметно подрастала. Закончила школу первой ученицей, пожила в пансионе в швейцарском Гштадте, где ей ужасно не понравилось (до чудесных ли пейзажей юной девице, если ее заставляют ходить парами «в ее-то возрасте», лишают танцев и даже катания на лыжах?). Ее образование, как у матери и тети Москитик, завершилось в Париже. Единственную в семье, ее ждал лондонский светский сезон в беспечную межвоенную эпоху, почти сравнимую с belle époque времен Мэдж и Агаты. Дебют был феерическим. В ту пору выход в высший свет все еще сопровождался представлением ко двору. В свое время сестры Миллер не могли рассчитывать на такую честь, но своей дочери Агата Кристи обеспечила иной общественный статус. Ей — но не себе. Разведенной женщине, даже если ее вины в разводе не было, путь в Букингемский дворец был закрыт. Мисс Кристи была представлена Их Величествам одной из подруг ее матери.

Красота и твердый характер Розалинды выделили ее в толпе сверстниц, однако не стоит забывать, что немалые уже капиталы матери делали ее желанной невестой. «Ее ждал безоговорочный успех, ее называли одной из самых привлекательных дебютанток года, и она развлекалась вовсю. Я лично думаю, что это пошло ей на пользу — придало уверенности в себе и позволило приобрести светские манеры, а также навсегда излечило от безумного желания без конца участвовать в шумных забавах. Она сказала, что подобный опыт не был лишним, но больше совершать все эти глупости она не намерена». Правда, и работать она не намеревалась. Ее попытку устроиться фотомоделью и сниматься в купальниках мать пресекла, но, вероятно, девушка высказала эту идею просто ради удовольствия подразнить «отсталую родительницу». Увидев ожидаемую реакцию, она спокойно отступилась от своего намерения, а поскольку иных идей у нее не появилось, вела размеренную светскую жизнь богатой дочки. Однажды она даже приехала в Сирию на раскопки и сделала несколько рисунков находок, позднее вошедших в книгу Макса. Этим ее деятельность исчерпалась, в остальное время она разъезжала верхом, притягивая всех местных молодых людей (из англичан, конечно). Шелла из «Убийства в Месопотамии» напоминает Розалинду и внешностью, и независимым, бесцеремонным нравом.