Я тряхнул головой и заставил себя вернуться в реальный мир. — Может, водички? — с интересом глазел на меня Муха. — О чем задумались. Константин Александрович? Если, конечно, не секрет.

— Пока пусть это будет секретом, — пробормотал я. — До следующей нашей встречи. Лады?

— Как скажете, Разин.

— И еще одна просьба. Я бы хотел закруглиться на сегодня с допросом. Мне надо пораскинуть мозгами. А в следующий раз я вам очень о многом скажу.

— Идет, — обрадовался следак. — Так давайте до завтра.

— Только за час до нашей встречи я хотел бы наедине побеседовать с адвокатом, — попросил я. — Тоже идет, — согласился Муха. — Я все организую.

— И еще организуйте, пожалуйста, мне свиданку. Желательно, тоже завтра.

— Ну-у-у, — замялся следак. — Все будет зависеть от того, что вы мне завтра…

— Расскажу очень о многом, — перебил его я. — Впрочем, я даже хочу не свиданку. Я хочу очную ставку с Линой. В вашем присутствии.

Муха удивленно пожал плечами и неопределенно промямлил:

— Ничего не могу обещать. — Он нажал кнопку вызова конвоя, и в дверях тут же нарисовался вертухай. — Значит, до завтра, гражданин Разин. — До завтра, — кивнул я.

До завтра, Муха Владимир Владимирович.

До завтра, сучка-Линка. Я очень надеялся на очную ставку, на которой сумею ее расколоть. Или хотя бы зародить сомнения в душе следака.

— Ну, давай, проходи! — рявкнул мне в самое ухо конвойный.

И, быть может, завтра появятся перспективы на то, чтобы выбраться из этого — будь он неладен! — казенного дома.

Главное, теперь у меня снова появилась надежда.

— Никакой не будет свиданки, — заметил Бахва, когда я изложил ему всю схему подставы. — И не будет тебе очняка. Без иллюзий, братан. Мусорам нужен ты, а не твоя дура-жена. И сажать они будут тебя. А баба твоя… она же чего-то знает, раз поучаствовала в этой туфте. А значит, через нее можно выйти на людей покрупнее. А они ж не хотят, чтобы на них выходили. И купили для этого, может быть, и следака твоего, и доктора. И вот нарисуй себе тему такую: следак уже позвонил туда, куда надо, и говорит, мол, клиент наш чего-то пронюхал. Чего-то он там у себя в голове замутил. Вдруг ушки поставил торчком и требует бабу свою не на что-нибудь, а на очняк. А вдруг она петь там начнет?! Как бы кипеж не вышел из этого. — Бахва насадил на свой нож-выкидуху бутерброд и протянул мне. — Ты, хавай, Коста, хавай. Обессилишь с голодухи совсем. Кто тогда нас будет лечить?.. Так вот о чем я, короче. Базарит следак так по телефончику хозяину своему, а хозяин, тот сразу: «Баба паленая». И быкам: «Так, пацаны. А езжайте-ка вы в Лисий Носок по такому-то адресу, возьмите там шкуру такую-то, проприте ее во все дыры, да выкиньте в море подальше. Да так, чтоб не всплыла». А потом и о тебе позаботится. Опасен ему ты, братан, потому как не дурачок, потому как, навроде, разобрался во всей этой туфте. И могут выйти ему через тебя бо-о-ольшие головняки. А значит, мочить тебя надо. И ведь замочат, проще простого.

— Прямо здесь? — поинтересовался я, проглотив кусок бутерброда.

— В этой камере не достанут. Так ведь есть и другие, а перевести тебя — это раз плюнуть. Про пресс-хаты, слышал, наверное?

— Что-то…

— Так вот из этих пресс-хат выносят таких, навроде тебя, либо жмурами, либо инвалидами опущенными. Понимаешь? И не люди они уже после этого. Не проживают и года.

— Ты считаешь, меня могут туда? — пронзительно посмотрел я в глаза Бахве.

— Бухгалтер считает. А я тебе говорю, и ты меня слушай, потому как я жизни этой до икоты похавал. Почти тридцать годочков на круг… Так вот, слушай сюда. Костоправ. Дам тебе завтра я лезвия половинку. Пойдешь на допрос, зажми его между пальцами. Вот так. — Бахва продемонстрировал на сигарете, как я должен держать половину бритвенного лезвия, чтобы его не обнаружили при шмоне. — А с допроса если вдруг поведут не сюда, приготовься. Как зайдешь в пресс-хату…

— Как я пойму, что это пресс-хата?

— Не перебива-а-ай, не имей привычки такой! Короче, сразу поймешь, что ты именно там. Не видел я еще зека, что сразу не докумекал, куда его привели. Воздух там какой-то другой. Смертью воняет. И вот ты заходишь туда, стоишь на пороге, дверь за тобой закрывается. А эти идут к тебе уже, брат. Дальше не медли. Промедлишь — погибнешь. Бери бритву и поперек живота. Да сильно. Не так, чтоб царапина, а так, чтоб все кишки наружу. Да не мне же тебя учить, как брюхо вскрывать… И вот, короче, кишки наружу. Не тронут тогда, сами в дверь постучат. И поедешь в больничку, а там за неделю тебя откачают.

— И снова в пресс-хату? — спросил я.

— Не-э-эт… — Бахва щелкнул дорогой зажигалкой, прикурил и выпустил вверх мощную струю дыма. — Не бывает такого, чтоб туда второй раз. Тут даже легавые на тебя начнут смотреть по другому. Все понял?

— Нет.

— Спрашивай.

— Что мне завтра говорить следаку и адвокату?

Бахва задумался. Я терпеливо ждал. Наконец, он махнул рукой и вздохнул:

— Ладно. Раз уж начал… Так им и говори, как собирался. Все — так. Да последи, как себя держать будут, когда от тебя это услышат. О-о-очень много сможешь увидеть, если захочешь. А если вдруг бабу твою приведут, так не стесняйся, еби ее по самые гланды, чтобы трешала. Чтобы кололась, пизда. А как начнет ее на слезняк пробивать — мол, Костенька, да как ты мог такое подумать? — не поведись, не дай слабины. Только. — Бахва снова махнул рукой, — не приведут тебе бабу. Не верю я в это. Хотя… всяко бывает. Всего не учтешь.

Действительно, всего не учтешь. А поэтому учитывать надо худшее. И я твердо решил, что пойду завтра на допрос с бритвой, как мне и советовал Бахва. И если потребуется, сделаю себе харакири. Вот только достанет ли у меня на это духу? Ведь я даже боюсь сам себе делать уколы. А тут такое?! Нет, я должен вскрыть себе брюхо, если припрет обстановка. Обязан! Иначе хана. Иначе я перестану быть человеком. Умру — если и не телесно, то душой обязательно. А я очень хочу дожить до того счастливого мига, когда смогу посмотреть в глаза Ангелине. Один на один. Без свидетелей. И задать ей кое-какие вопросы.

Чисто автоматически, думая совсем о другом я осмотрел, как сумел, Бахву. Обнаружил, что у него действительно увеличена печень, и, не мудрствуя, назначил ему курс безобидных, но действенных карсила и эссенциале.

— Если позволят легавые держать здесь системы, — сказал я ему, — я бы тебя немного покапал.

— Какие системы? — не понял смотрящий.

— Ну, капельницы.

— А-а-а… Решу. Мне все позволят.

Не успел я закончить с одним пациентом, как ко мне тут же подкатился другой.

— Слушай, Коста, — пожаловался Картина, — чего-то у меня со спиной нелады. Как вдруг шибанет, и звездец. Не продохнуть.

— На воле лечился?

— А! — махнул рукой Леха. — Все не собраться. Да и не часто прихватывало. А здесь каждый месяц колбасит.

— Подолгу?

— Дня по три — по четыре. Чего скажешь-то? Може, радикулит?

— В такой-то жаре? — усмехнулся я. — Скорее, почки. Или невралгия. Короче, как начнет в следующий раз колбасить, там и посмотрим.

— Ага, — кивнул Леха. — И вот еще что. Давай, научу тебя в карты.

— Хочешь меня обыграть? — ухмыльнулся я. — Так с меня ж нечего брать. Я даже дачек не получаю.

— Да не-е-е… Ты не понял. Ты меня лечишь, я тебе уроки даю. Все с нуля и под ключ. Как карты клеить, как колоду точить, как кропить, как обыгрывать В зоне не пропадешь. Да и на воле тоже. Как?

— Ништяк, — согласился я. — Вот завтра, если вернусь живой, так и начнем.

Картина расхохотался:

— Ну, ты в натуре! «Живой»… — он наклонился мне к уху и прошептал: — Ты старого слушай побольше. Он наплетет. Куда тебя денут? Конечно, вернешься. — И, пощелкав колодой, отправился к кому-то на нары играть в рамс.

Возможно, он сглазил. А возможно, просто ошибся. Ведь судьбу невозможно переиграть, какой бы крапленой у тебя ни была колода.