…Дым лизал театральные коридоры, Колобок прикрыл за собой дверь. Панцирь нырнул именно в эту комнатуху. И где-то затихарился. Шрам велел страховать подходы. Чем сейчас Колобок и занимался. Выбить из игры Панциря – сильная карта в подстраховке.

Колобок повертел тыквой. Он угодил в длинную хату, под самую завязку забитую барахлом. Удушливо шмонило нафталином. Прикиды на «плечиках» отдыхали сплошняком выпендрежные. Клифты в кружевных воротниках, робы древних офицеров, халаты с блестками, бабские платья, похожие на перешитые занавески, бабские платья, похожие на перешитые простыни… Но где же заныкался Герка-Панцирь? Ему из засады будет сподручней целиться. А на хрен делать Панцирю такие подарки? И Колобок двумя выстрелами из обреза разбил два плафона, погрузив хату с костюмами во тьму-тьмущую.

Отступив в коридор и прочтя на двери табличку «костюмерная», Колобок выудил из брюк настоящий швейцарский нож китайского производства, купленный по дороге с дачи, и немного, до щелчка, поковырялся в замке. Потом напихал в скважину бумаги и поверх запрессовал жвачкой. Пока Панцирь наберется храбрости и доберется до двери, пока взломает ее – все двести раз закончится. Колобок был доволен собой, несмотря на расцарапаную котом левую руку.

Бумкнула дверь, клацнул замок. «Колобок слинял или налаживается рыскать в темноте?» – гадал Панцирь. И услышал шорох раздвигаемой одежды и скрип половиц. С ковбойской молниеносной реакцией он трижды выпалил в ту сторону. И началось невообразимое. Казалось, заорала и задрожала вся костюмерная. Зазвенели вешалки, послышались увесистые шлепки падающей одежды, переходящие в обвальный грохот.

Два хориста и балерина, раньше Панциря спрятавшиеся в костюмерной, спасаясь от выстрелов, бросились напролом и наугад, валя все на своем пути. Опрокинули одну стойку с костюмами, а та уже по принципу домино опрокинула следующую. Следующая повалилась на Панциря.

Лежа под тяжелыми костюмными завалами, задыхаясь от пыли и нафталина, поцарапанный пуговицами Панцирь почувствовал себя одиноким, глупым и выбывшим из игры.

– …Где Шрам, повторяю?!

– Не знаю я!

Гайдук прострелил лежащему на полу дешевому быку из породы вонючих «спортсменов» коленку.

– Где Шрам?!

– Не знаю! – Качок и рад был бы пойти в сознанку, но и вправду не знал.

– А надо бы. – И Гайдук засадил маслину в лобастый бычий черепок…

…Иван Сусанин, перебирая руками перила, шел над сценой по узким мосткам из металлических трубок. Он очень торопился. Дым еще не дополз до верхотуры, зато глянешь вниз – и кажется, будто шастаешь над облаками.

Сусанин топал по переходу, тянущемуся вдоль главного занавеса, всматриваясь в бордовую изнанку насквозь пропыленной ткани.

– Чу! – сказал он сам себе и, вытянув перст жестом провинциального трагика, показал на толстый шов. Вдруг заломал в отчаянии руки и запричитал. – Боже мой, Боже мой! – Потом стянул колпак, осмотрел и сбросил вниз. Туда же в дым отправился и сусанинский парик под рыжий «горшок».

В потолочной полутьме, если б кто всмотрелся, то разглядел бы у Сусанина раннюю плешь среди бледно-серой головной растительности. Раннюю, потому что человеку настукивало где-то едва за тридцать. Сусанин задрал ногу и полюбовался каблуком, охлопал шароварные бескарманные бока и, уронив руки плетями, призадумался.

– Да! – Он победно вскинул пальцы «викторией». – Славься, славься, русский народ!

Покопавшись в месте смычки брюк с рубахой, Сусанин извлек оттуда английскую булавку.

– Маленькая моя, – ласково прошептал он ей и по-пиратски сунул в зубы.

После чего встал на поперечину, пущенную посередине перилам на всю длину мостков. Колени его уперлись в поручень, а руки зашарили по шву. Из зубов булавка перекочевала в пальцы, и ее тут же пристроили в работу – вытаскивать нити из шва.

– Так вам, так, негодным.

Нити рвались легко – старенькие, подгнившие.

– И грянул день! – минуты через четыре изрек Сусанин и выдернул из потаенки в занавесе обтрепанную бумажную стопку.

– Выходит, не посеял. Молодца, – проговорил кто-то…

…Тарзану еще требовалось зайти в монтерскую, пришить жалкого фраера, наколовшего его, как малолетку. Тарзан вышел тогда из подсобки с шашками в карманах и с маской в виде одного громадного носяры, которую он держал перед собой на палочке. Шкандыбал на исходную, когда на него налетел мужик с бантом на шее и разорался. Типа, чего путаешься под ногами, когда не твое отделение? Обзывал массовкой («это значит блядью», – въехал Тарзан) и брызгал слюной на каких-то «шемякинских фигляров».

Таких понтов Тарзан никому не прощал, но вокруг понтовщика с бантом колбасились бородатые мужики в тулупах и бабы в сарафанах, класть пришлось бы всю шоблу. Короче, мало того, что Тарзан выслушивал это дурогонство, ему еще приходилось укрываться за идиотским, крашенным в полоску шнобелем.

– Да убери ты этот нос! – вдруг завизжал понтовщик с бантом и дернул за крашеную сопелку.

И Тарзан убежал. А чего еще? Общее дело горело. Шашки должны были задымиться. Теперь за позорище ответит фраер Бул-гакин из работяжной подсобки…

– …Где Шрам?!

– Господи, какой шрам, где, у кого?! Альтист я.

Погоняло Гайдуку было незнакомо. Дознаваться у еще одного спортсмена, чей будешь, вензелевский пацан или шрамовский, молдаванину Гайдуку было некогда. На первое «не знаю» получай маслину в коленку, на второе – промеж гляделок позорных…

…Сцепившись, они вышибли дверь с табличкой «ложа яруса» и влетели внутрь.

Багор по приказу Шрама вынюхивая, где закопался Вензель, а напоролся на Харчо. Натурально стукнулись лбами, одновременно вырулив из-за утла. Багор выбил волыну. Выбил и вторую. Выхватил выкидуху, но ее выбил Харчо. Потом они сцепились и вдвоем выбили дверь «ложа яруса».

Они били друг друга о кресла, потом об ограждение, потом Харчо перебросил Багра через барьер, а Багор утянул за собой Харчо.

Они упали рядом. Первым очухался Багор, вторым – Харчо. Поэтому именно шея Харчо, а не Багра, оказалась в зажиме, там, где сиденье кресла шлепает о похожую на сортирный стульчак рамку. Багор налег на свисающий край сиденья, плюща шею черного врага.

Харчо бился, сучил ногами, рвал на Багре одежду, пугал кровной местью, проклинал, потом захрипел и вроде издох.

Багор подавил для верности еще какое-то время, уже тогда почувствовав, что произошло с ним самим – от падения с яруса в зал он сломал лодыжку, а еще весь изрезан битым стеклом театральной люстры…

– …Где Шрам, повторяю?

Букса вообще не въезжал, при чем тут Шрам? О Шраме Букса только слыхивал от братков, но вживую виршевского пахана никогда не видел.

Как оказалось, никогда и не увидит. Еще один спортсмен получил от Гайдука маслину.

– …Сначала списочки. Эрмитажные списочки. Потом слезешь. – Эти слова застали солиста в очень неудобном положении, почти только на честном слове висящим на занавесе, будто голодная моль.

Человек, зашедший Сусанину со спины, крутил пальцами одной руки нож, а в другой держал ботинки. Человек стоял на железных трубках мостков в одних носках. «Ну да, – догадка озарила Сусанина, – чтобы не нашуметь».

– Как же я сразу не въехал, что в гардине заштопаны? У вас ведь стирка гардины раз в двадцать лет? И за месяц об этом стенгазета трубит, как об эпохальном событии? – Человек поставил ботинки и сунул в них ноги.

– А если я их выброшу? – вякнул бодрящийся актер, хотя всей своей непомерно большой легкоранимой спиной плюс задницей чуял свою беззащитность.

– Я спущусь и подниму. Ты утомил, голосистый. – Если оглянуться, глаза у этого незнакомца были жуть как непрозрачные. Будто бортовая броня немецкого танка «тигр».

Незнакомец («Не из театральных, не помню, не помню, что же делать? Как быть?» – стучало под черепухой Сусанина) двинул ногой по перилам. Ивана качнуло вперед. Чтоб не превратиться в дельтаплан, он крепче вцепился в занавес, но пожухлые листки не обронил. И стальной отблеск в глазах напротив подсказал правильное решение.