— Говоря по чести, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Пер и взглянул на часы над книжным шкафом. Часы показывали четверть пятого. Однообразие разговора начало утомлять его, кроме того, он уже раскаивался в своей болтливости.

Ниргор ответил не сразу. Задумчивым, напряженным взглядом он продолжал смотреть на Пера.

— Что я имею в виду?.. Мы ведь сами заводим себе друзей и привычки, связываем себя в ходе времени всякими обязанностями и обязательствами. Не говоря уже о близости между мужчиной и женщиной. Ну, той самой близости, которую принято именовать увлечением, любовью, страстью, словом, как вам угодно. Даже самая вольная птица не может не признать, что женщины обладают хваткими щупальцами, которые при всей их мягкости ложатся на вас словно железные цепи.

— Ну, такие цепи никому не мешают, — рассмеялся Пер, — и меньше всего когда они крепко сковывают.

— Вы просто слишком молоды. Однако предположим, что та или иная женщина, вызывающая у вас чувственное влечение, пусть даже в глубине души вы презираете её… какая-нибудь там потаскушка или служаночка, которую вы от великой невинности поцеловали… короче — существо, к которому вы по привычке или в силу старых воспоминаний испытываете привязанность… допустим, вы узнали, что эта женщина преспокойно обманывает вас за вашей спиной… Как поступают в подобных случаях вольные птицы вроде вас?

«Интересно, куда он клонит?» — про себя подумал Пер, а вслух сказал:

— Как поступают? Разумеется, заводят другую.

— Прелестно. Но если и другая окажется не лучше первой? Тогда как?

— Тогда заведу третью, четвёртую, пятую… Господи ты боже мой, как будто мало женщин на свете!

— Вот это верно!.. Это верно! — прикрыв глаза Ниргор повторял слова Пера, словно обрёл в них ключ к решению загадки бытия.

Пер начал собираться домой. Разговор принял, на его взгляд, слишком личное направление. Да и поздно было. По улице уже проехало несколько хлебных фургонов, возвещающих о наступлении утра.

Но Ниргора вдруг охватило непонятное возбуждение. Он снова наполнил бокалы и попросил Пера забыть о времени.

— Я несказанно счастлив, что познакомился с вами, господин Сидениус. Вы на редкость бодрый и всем довольный человек. Если вы не поймёте меня превратно, я хочу вам сделать одно предложение.

«А теперь что?»— подумал Пер.

На первый взгляд — так начал Ниргор — эта история может показаться ему, Перу, несколько странной, но после всего, что он рассказал о себе, он отнесётся к ней не более серьёзно, чем она того заслуживает. Так вот, у него, у Ниргора, есть один друг, вернее — близкий родственник, и он сейчас при смерти. Он неизлечимо болен: ему недолго осталось жить… он болен душой и телом. Впрочем, не об этом речь. Короче говоря, человек этот холост и не знает, что ему делать со своим добром. У него не так уже много и есть: кое-какая мебель, несколько скверных картин, немного книг., приблизительно то же, что и в этой комнате. Семье своей он ничего не хочет оставлять. Он не желает, чтобы его вещи попали туда, где они сделаются предметом поклонения. И потому настоятельно требует, чтобы весь его скарб был продан с аукциона, развеян по ветру. Это сделалось у бедняги навязчивой идеей; но поскольку родня его достаточно состоятельна и, кроме того, может воспротивиться его намерениям, так как большинство перечисленых вещей суть старые фамильные реликвии, он надумал завещать своё имущество совершенно постороннему человеку, которому это пойдёт на пользу или принесёт хоть мимолётную радость.

— Вот я сейчас и подумал: а нельзя ли предложить наследство вам? Я убеждён, что знай он вас лично, он бы и сам пришёл к этой мысли. Вы именно такой, каким и он хотел стать. Свободный, вольный, беззаботный… Нет, умоляю вас, если вы хотите что-нибудь возразить против моего предложения, не говорите ни слова. И вообще не будем больше об этом. Как я уже докладывал вам, особого значения это не имеет… там всего наберётся тысячи две крон, после того как будут розданы долги и выполнены прочие обязательства.

«Пьян он, что ли», — подумал Пер, но решил, что спорить не имеет смысла и что лучше обратить все в шутку. — Да, это было бы, конечно, недурно, — сказал он, деньги всегда пригодятся. А теперь мне пора домой. Спасибо за всё.

— Почему, почему вы уходите? Останьтесь хоть ненадолго… Как здесь чадно! Давайте откроем окно. — Он порывисто вскочил с места, распахнул окно, и холодный воздух ворвался в комнату, выдув из лампы дымный язык пламени. — Присядьте, пожалуйста. Это мы просто от разговоров настроились на грустный лад. Бутылка ещё не пуста. А вино хорошее.

Но Пер не поддался на уговоры. Ему жутко становилось наблюдать растущее возбуждение хозяина. Он видел, какой страшной бледностью покрылось лицо Ниргора, заметил при прощании, какая у него влажная рука и как она дрожит.

«Ну и чудаков же развелось на свете», — подумалось ему, когда он, выйдя на улицу, раскурил новую сигару и размеренным шагом пошёл домой по уже пробуждающемуся городу. Он припомнил ночную сцену в «Котле» с Фритьофом. Стоит им остаться наедине с вами, как они уже видят призраки. Могилы разверзаются под их ногами, и они произносят надгробные речи над собственным телом.

В серых предрассветных сумерках дворники подметали улицу. Открывались второразрядные кабачки, открылась табачная лавка. Гасли фонари, и только из пекарен струился свет да долетал сквозь форточки больших окон запах свежего хлеба. Перед одним из таких окон Пер на мгновение задержался, наблюдая сцену между разбитной девкой и подручным пекаря. Девка стояла на стремянке и раскладывала по полкам большие пироги, а парень сидел внизу на прилавке и болтал ногами. О чём они говорят, Пер, конечно, не слышал, но широкая ухмылка парня и притворная злость, с какой девка отталкивала ногами его руки, делали картину понятной и без слов.

Пер улыбнулся, представив на их месте себя и фру Энгельгард. Да, ночь подошла к концу, жизнь снова пробуждалась, и жажда любви овладевала людьми на голодный желудок… Вступили в общий хор фабричные гудки. Он благоговейно слушал их. Сперва донеслись дальние — от Нэрребру, потом один с Кристиансхавна, и наконец загудело со всех сторон — тот стоголосый петушинный крик, тот благовест нового времени, что когда-нибудь навечно загонит в землю призраки тьмы и суеверия.

Ровно через неделю после описываемых событий, ненастным, сумрачным вечером, из вагона трамвая вышел на углу Греннингена тощий господин в сером. Господин миновал гусарские казармы и последовал дальше через вытянутую треугольную площадь, от которой начинался Нюбодер. Заложив одну руку за спину, а другой крепко сжав ручку зонтика и тяжело, в такт шагам, опуская его на булыжник, господин размеренной и быстрой походкой шествовал через кварталы Нюбодера и на каждом углу читал при слабом свете фонаря названия улиц.

Миновав несколько таких углов и не обнаружив искомого названия, а также не видя в этом пустынном месте ни одного человека, к кому можно было обратиться с вопросом, господин наугад свернул в первый попавшийся переулок и скоро окончательно запутался в бесконечных однообразных улочках, из которых состоит Нюбодер. Все окна низких домишек были плотно закрыты, ставнями. Только сквозь круглые или сердечком вырезы падали на мостовую узкие снопики света. А фонарей здесь было ещё меньше, чем на площади. Впрочем, за ставнями жизнь била ключом. Слышался говор, детский плач, гармоника, и всё это так отчётливо, что даже на улице можно было разобрать каждое слово. Там отворялась дверь, и женщина в ночной рубашке выплёскивала содержимое горшка в водосточную канаву; здесь выпускали погулять собачку; а то кошачья пара, выгнув спины, исполняла любовный дуэт.

Господин в сером, расспросив нескольких случайных прохожих, отыскал, наконец, Хьертенсфрюдгаде и продолжал свои поиски, читая при помощи спичек номера над каждым домом, пока наконец не нашел того, где проживал Пер. Сперва он попытался обнаружить ручку колокольчика, но, не найдя таковой, занялся старинной щеколдой и, сообразив наконец, как открывается дверь, вступил в тесные сени, где было темно — хоть глаз выколи. В надежде вызвать кого-нибудь из обитателей, господин несколько раз зычно откашлялся.