Шольц замолчал и посмотрел в упор на Грега.

— Вы думаете, что это слабость?

— Нет, это растерянность, — ответил Грег. — И я желаю вам найти себя в мирной жизни. Куда вы поедете, когда вас освободят из плена?

— Мы с Анной обвенчаемся и поедем к моей маме, — оживился Шольц. — Я очень надеюсь, что Господь ниспошлет нам с Анной детей. Я знаю, что в ее возрасте это сложно, но я надеюсь… и мы будем молить Господа об этом! Ну а если… Главное, что мы с Анной нашли друг друга в этом мире. Я снова буду учить детей, а Анна будет помогать маме по хозяйству. А этот трактир мы оставим Потучеку.

— Ни к чему это, — возразил Потучек. — Ну, какой из меня хозяин? Так что, если вы с госпожой Мюллеровой решите вернуться в наш город, то милости просим! А за домом я присмотрю, не сомневайтесь.

Потом зашел разговор о том, когда закончится война. Потучек был уверен, что война продлится не больше недели, а Грег полагал, что не менее трех. Шольц лишь пожимал плечами: для него война уже закончилась.

Тем временем посетители поняли, что в трактире намечается междусобойчик, и потихоньку деликатно разошлись. За беседой и пивом мужчины не заметили, как пролетел почти час.

— Ну что, заждались нас? — раздался голос Анны. Женщины по лестнице спустились в зал. Мужчины с радостным изумлением смотрели на Катю. Катя преобразилась неузнаваемо. Волосы, которые она так тщательно прятала под пилоткой, теперь золотистым потоком ниспадали на плечи. Платье нежно-голубого шелка, — в тон цвету ее глаз, — облегало стройную фигуру, а глаза, казалось, сияли от радости и надежды.

Странно, но Грег совсем не помнил, что он ел и пил в этот вечер. Он помнил только бесконечный вальс, когда он видел только глаза Кати; чувствовал только прикосновение ее рук и ощущение теплоты ее тела, уносящие его из этого мира в другой, в котором никому не удается остаться, но всегда хочется вернуться.

Они ушли около десяти. Потучек ушел еще раньше, а Анна и Шольц проводили Грега и Катю до дверей. Анна, невзирая на робкие возражения, заботливо накинула на плечи Кати теплый жакет.

— Ваш мундир, фройляйн, я принесу утром, — пообещал галантный Шольц.

Уличные фонари не горели: то ли электроэнергию экономили, то ли ждали отмены введенного еще немцами затемнения. Впрочем, фонари и не были нужны в эту ночь: почти полная луна ярко освещала путь.

— Я хочу посмотреть на город в лунном свете, — сказала Катя. — Наверное, лучше это сделать оттуда, с моста. Но время до полуночи еще есть. Пройдемся? А вы расскажете мне о себе. Хорошо?

Они направились к мосту. Ботинки Грега на резиновой подошве ступали почти бесшумно, и лишь цоканье катиных каблучков отдавалось эхом в темноте узких улочек. Грег поведал свою короткую биографию, а Катя рассказала о себе. Катина биография оказалась еще короче: студентка второго курса иняза, отец — офицер Красной армии, погиб еще в финскую войну.

— Мама заболела, у нее часто было плохо с сердцем. Поэтому мы остались в Москве, а не эвакуировались. Москву бомбили, и я дежурила на крыше, чтобы тушить зажигательные бомбы. Мама очень переживала за меня. После первого же налета, когда я пришла домой… она уже умерла. Потом я работала переводчиком, потом… в общем, в итоге я оказалась в разведке. Вот уже год и три месяца в разведке, семь рейдов за линию фронта… этот — восьмой.

— А у меня этот — первый, — признался Грег. — А Рогов? Сколько он совершил рейдов в тыл врага?

— Разумеется, больше, чем я, но сколько именно — я не знаю. Он никогда не говорит об этом.

Мимо прошел патруль. Патрульный скользнул по лицам Грега и Кати лучом фонарика, отдал честь и пошел дальше по улице.

— Вы не замерзли? — спросил Грег и осторожно взял в руки катину ладонь. Он ощутил, как она на мгновение благодарно сжала его пальцы. Грег почувствовал ее близкое дыхание и коснулся своими губами катиных губ. Она откликнулась на поцелуй.

Они долго стояли посреди безлюдной улицы в свете почти полной луны и целовались. Когда Грег наконец взглянул на часы, то с изумлением обнаружил, что уже без пятнадцати двенадцать.

— Надо идти, — с сожалением сказал Грег, — а то Рогов меня расстреляет.

— А меня посадит на гауптвахту до конца войны, — со смехом отозвалась Катя и вздохнула. — Да, ты прав. Уже пора.

Прежде, чем направиться к форту, они еще постояли несколько минут на мосту, глядя на залитый лунным серебром спящий город.

У ворот форта Катя с грустью сказала:

— Вот и полночь… Сейчас принцесса снова превратится в Золушку.

Словно подтверждая ее слова, с ратуши донесся бой часов. Грег обнял Катю, провел по ее волосам ладонью.

— А вот и нет, — возразил он. — Принцесса останется принцессой. Это новая сказка!

Катя уже давно скрылась за дверями приземистого казарменного корпуса, а Грег все стоял и смотрел на луну. Ему было сказочно хорошо.

— У вас ничего не будет, — раздался за его спиной голос Рогова. — У вас с Катей ничего не может быть.

— Мы любим друг друга! — с вызовом ответил Грег.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Рогов. Он достал папиросу, закурил, глубоко затянулся и повторил:

— Ты не понимаешь. Она — комсомолка, а ты — сын врага народа, белогвардейца. Война закончится, и она уедет в Советский Союз, а ты — в Америку.

— Мы любим друг друга, — упрямо повторил Грег. — Я поеду с ней в Советский Союз. При чем тут мой отец? Это он сражался с большевиками, а я вместе с большевиками сражаюсь против нацистов. Это же совсем другое дело!

— Вот что я тебе скажу, — жестко проговорил Рогов. — Мои родители и сестренка погибли в ленинградскую блокаду. У меня никого нет в этом мире, а Катя для меня — как сестра. И она — мой боевой товарищ. Из-за тебя может пострадать и она. Оставь ее, если ты действительно ее любишь.

— Она может пострадать из-за меня?! — поразился Грег. — Неужели так может быть? В таком случае, я увезу ее к себе, в Америку.

— Замолчи! Одной этой фразой ты можешь отправить ее в лагеря лет на десять, — повысил голос Рогов. — Будем считать, что я этого не слышал. Все! Я тебя предупредил.

Рогов швырнул окурок на плац и ушел в казарму. Грег остался на плацу в глубоком раздумье. Согласится Катя уехать с ним? Впрочем, он завтра же поговорит с ней об этом. Только бы завтра в город не нагрянули немцы! Интересно, когда они появятся? И появятся ли вообще?

Цольмер собирал войска для решительного удара по Фридрихсбрюку. С этой целью он уже сутки осаждал приемную командующего группой армий «Юг» генерал-полковника Лотара фон Рендулич.

И тут внезапно для него пришла срочная телеграмма из Берлина. Ее содержание могло шокировать любого: «Линц, СС-бригаденфюреру Цольмеру. По получении телеграммы немедленно убыть в Бергхоф, арестовать рейхсмаршала Геринга как изменника и передать его под охрану командирам дислоцированных в районе Берхтесгадена частей СС. Об исполнении доложить немедленно. По поручению фюрера рейхсляйтер Борман».

Телеграмма могла шокировать кого угодно, — только не Цольмера. А что такого? Ну, рейхсмаршал оказался предателем, — ну что тут странного? А десять лет назад предателем оказался Рем со своими штурмовиками, и его расстреляли, — обычное дело! А чем Геринг лучше? Цольмер немедленно посадил своих людей в грузовики и утром 24 апреля уже прибыл в Берхтесгаден.

В действительности Геринг вовсе не собирался предавать фюрера: в основе дела лежало обычное недоразумение.

После провала так и не состоявшегося наступления Штайнера фюрер продемонстрировал очередную вспышку ярости, обвинив в предательстве армию, СС и всех немцев вообще. Он кричал, что наступил конец; что все рушится; что он лично возглавит оборону Берлина, а в последний момент застрелится. Присутствовавшие на совещании генералы Кребс и Кристиан были просто шокированы, однако Йодль сохранил спокойствие и потом объяснил коллегам, что он все это уже слышал двое суток назад. Затем Кейтель и Йодль уединились с фюрером, и тот им предложил: «принять бразды правления вместе с Герингом». Йодль усомнился, что войска будут сражаться за Геринга, и Гитлер с горечью заметил: «Что значит сражаться? Сколько еще сражений осталось? Войска больше не сражаются, противотанковые заграждения в Берлине открыты, их больше никто не защищает. А когда дело дойдет до переговоров, рейхсмаршал будет полезней меня».