Иржи больше никогда не болел, даже не простужался. Синяки и ссадины после мальчишеских игр и побоищ заживали на нем быстро. Учился он легко и непринужденно, быстро схватывая на лету то, что другие не могли осилить длительной зубрежкой. Он стал лучшим учеником гимназии. Он собирался поступать в университет и уже учился в выпускном классе, когда однажды утром неизвестно откуда ворвавшийся в их городок автомобиль швырнул Иржи и его велосипед в стену ратуши.

Иржи умер сразу. Автомобиль так и не нашли: жандармский вахмистр Валчик сказал, что на этом автомобиле ограбившие в Будейовицах банк воры спешили к австрийской границе. Анне было все равно, кто убил ее сына: жизнь для нее закончилась.

Шли годы, пустота в душе не исчезла, но Анна привыкла с ней жить. Она словно забальзамировалась в своем горе и перестала стареть: в свои сорок с лишним ей никто не дал бы больше тридцати. Но ей это было безразлично. Вся ее жизнь теперь умещалась между трактиром и церковью.

Анна даже не сразу заметила, что живет теперь не в Чехословацкой республике, а протекторате Богемия и Моравия, и город Чешски Градец стал называться Фридрихсбрюк. Впрочем, немцы в городе появились всего один раз. Какой-то полк вошел со стороны австрийской границы, промаршировал по площади и наутро удалился в сторону Будейовиц. Чешский флаг на ратуше сменило знамя со свастикой. И все. Жизнь шла прежним чередом, а власть в городе олицетворяли так и оставшийся градоначальником господин Машек, да прогуливающийся по площади жандармский вахмистр Валчик. Впрочем, так было только до июня 1942 года. После того как 27 мая 1942 года убили протектора Богемии и Моравии СС-обергруппенфюрера Гейдриха, в городе появились эсэсовцы и гестапо. Были арестованы несколько «подозрительных лиц», которых бросили в концлагерь. На этом репрессии закончились. В помощь Валчику прислали еще двух жандармов из Праги, а в городе появилось местное гестапо в лице СС-унтерштурмфюрера Швальбе. Швальбе был достаточно оригинальной личностью и сыграл определенную роль в истории городка Чески Градец, но о нем я расскажу позже. Гораздо существеннее то, что немцы начали строить рядом с городом какую-то стратегическую дорогу, для чего в Драконовой горе пробили тоннель. Потом в конце 1942 года что-то у них там не срослось, строительство заморозили, входы в тоннель заварили стальными листами. Построенный кусок широкой автострады превратили в резервный аэродром, на котором иногда приземлялись самолеты. Аэродром и прилегавшие склады охраняла рота войск СС. Роты периодически сменялись: они выделялись из состава формируемых дивизий, и как только дивизии оказывались сформированы, то немедленно отправлялись на фронт. Ко времени описываемых событий аэродром охраняла рота под командованием СС-оберштурмфюрера Понтера Шольца, появившаяся в городе под Рождество.

Городских обывателей поразил откровенно небоевой вид прибывшего формирования: в строю маршировали зеленые юнцы лет пятнадцати-шестнадцати и солидные отцы семейств за сорок. Только сам командир роты оберштурмфюрер Шольц соответствовал представлению об идеальном эсэсовце: высокий, светлые вьющиеся волосы и гордый нордический профиль. Лишь мощные линзы очков в роговой оправе красноречиво поясняли, почему сей ариец до сих пор не в лейбштандарте. Впрочем, всеобщее внимание приковал не он, а СС-гауптшарфюрер Ксавье Хакенкройц: коренастый мужчина лет сорока пяти. О его боевом пути красноречиво говорили увешанный наградами мундир, черная повязка на левом глазу и протез вместо правой кисти. О протезе надо сказать особо: это было странное сооружение из мощного стального крюка и полукольца. Как впоследствии выяснилось, Хакенкройц управлялся этим крюком ловчее, чем иной человек с собственной рукой, а полукольцо позволяло намертво зажимать кружку с пивом.

Солдат из роты нечасто видели в городе. Заходить в трактир им было строжайше запрещено. Это позволялось только унтер-офицерам и, естественно, самому командиру. Впрочем, и унтер-офицеры предпочитали пить пиво в казарменной канцелярии. Такой порядок завел Хакенкройц, не жаловавший чехов. Сам Шольц появлялся в канцелярии крайне редко, оставив роту под руководством опытного Хакенкройца. Почему офицер СС и член партии с 1933 года поступал так безответственно? Самые догадливые уже сообразили, что причина заключалась в госпоже Мюллеровой.

Когда Шольц в первый раз зашел в трактир, он сел за свободный столик в углу и закурил. Он сидел молча, ожидая, пока его обслужат. Потучек в упор не замечал ненавистного шваба, яростно начищая и без того кристально чистые кружки. И к Шольцу подошла госпожа Мюллерова.

— Что желает господин офицер? — холодно осведомилась она.

— Пива, фройляйн, — откашлявшись, произнес Шольц, вертя в руках латунный портсигар.

— Фрау, — поправила его госпожа Мюллерова ледяным голосом, — я вдова.

— Извините… фрау, — смущенно поправился Шольц. Он настолько смутился, что у него вдруг запотели стекла очков. Он положил портсигар на стол, достал носовой платок с монограммой и принялся тщательно протирать толстые стекла. Анна с удивлением отметила, что он действительно смутился, и на щеках выступил юношеский румянец, что было весьма странно для мужчины, которому далеко за тридцать. А когда он поднял глаза, его взгляд оказался каким-то по-детски растерянным. Такой взгляд бывает у очень близоруких людей и, учитывая, какую мощную оптику таскал на носу очкастый ариец, это было вполне естественно. Но взгляд тронул Анну, она улыбнулась и спросила:

— Итак, пиво?

От ее улыбки Шольц окончательно смутился и задел локтем портсигар, который немедленно упал на пол. Анна, грациозно присев, подняла портсигар и положила его на стол. И тут увидела такое, что у нее на мгновенье перестало биться сердце: на латунной крышке портсигара блестел диск с рождественской звездой. Маленький золотистый диск с изрезанным зубчиками нижним краем.

— Что это? — услышала Анна свой голос. Как будто это был не ее голос. Ее пальцы коснулись звезды, ощущая знакомый рельеф.

— Это мой талисман, фрау, — ответил Шольц. — Мой отец ушел на войну, когда я спал. Утром на столике рядом с кроватью я нашел эту звезду. Я думаю, что отец оставил мне ее на память, хотя моя мама ничего этого не помнит.

— А отец? Что сказал отец?

— Он ничего не сказал, — покачал головой Шольц. — Он погиб через два месяца.

— Так… пиво! — спохватилась Анна, с трудом отводя глаза от звезды. — Что еще вы желаете?

Завсегдатаи трактира немало дивились тому, что госпожа Мюллерова не отходит от немца. Впрочем, дальше этого дело пока не зашло. Когда настало время закрытия, трактир опустел, а Шольц продолжал сидеть за столиком, глядя на Анну. Потучек гневно гремел кружками, пока Анна ему не сказала:

— Иди домой, Тонда, я сама управлюсь.

Потучек ничего не сказал, лишь неодобрительно покосился на немца и вышел. Анна закрыла трактир и обратилась к Шольцу:

— Идемте, господин офицер, я угощу вас кофе. У меня есть хороший кофе, довоенный. А прислуги в доме нет, я всех отпустила на рождественские праздники.

— Благодарю вас, фрау, вы необычайно добры, — смущенно проговорил Шольц и добавил чуть погодя, — меня зовут Понтер.

Они проговорили всю ночь на кухне госпожи Мюллеровой. Шольц оказался бывшим преподавателем литературы. Несмотря на близорукость, он был хорошим спортсменом. Спортивные достижения, а также активная работа с молодежью в гитлерюгенде оказались причиной того, что его призвали в войска СС. Он должен был служить в дивизии СС Гитлерюгенд, но в итоге его резервная рота оказалась здесь.

— Это чудо, что я оказался здесь, — заметил Шольц и, чуть помедлив, признался:

— Увидев вас, я понял, что это — чудо.

— Почему? — спросила Анна, ощущая непривычное волнение в груди, — почему вы так говорите?

Шольц смущенно снял очки, потом снова одел их и вдруг начал читать стихи: