— Пишешь?

— Редко. Я поэт по воскресеньям, как говорится. Порой что-то даже публикуют. Приятно, но не больше. А ты как? Женился?

— Пять лет назад. Аня работает на телевидении.

— Надо же, на телевидении. Ну, если не стыдишься, приходи к нам с женой в субботу. Выпьем, вспомним старые добрые времена… Зайдешь?

— А почему бы и нет?

— Приходи в шесть. Я встречу вас на остановке, чтобы вас не убили по дороге.

— Мы будем на машине.

— О, на машине! Какая марка?

— «Ауди».

— Вы только посмотрите — «ауди»! Какого цвета?

— Красного.

— Предупрежу соседей, чтобы случайно не подожгли. Ну, тогда до субботы, Юрек. Пока.

В субботу, ровно в шесть, красная «ауди» подъехала к обветшалому дому на Сталевой. В окна выглядывали жильцы, которых за один только внешний вид следовало бы посадить в тюрьму. Какое-то время они изучали автомобиль и высадившихся из него Помяновича и его элегантную жену, а потом, словно по команде, исчезли, Супруги Помяновичи миновали темные, низкие ворота, прошли двор и оказались на лестничной клетке флигеля. Деревянная лестница от каждого шага страшно скрипела, иногда даже угрожающе шаталась, словно вот-вот собиралась рухнуть. На лестничной клетке воняло котами, затхлой мочой и пылью, которая лежала здесь десятилетиями.

На полпути Помяновичи поссорились. Она хотела тотчас же вернуться к машине, он настаивал, что если уж приехали, то надо дойти до места назначения. Когда спор достиг апогея, на третьем этаже неожиданно открылась дверь и показался Здебский. Чета Помяновичей с усилием совершила оставшийся путь и оказалась в жилище.

Квартира, арендованная Здебским и его женой Малгосей, состояла из довольно просторных, но сильно запущенных кухни и комнаты. Пол из крашеных досок, почерневшие от старости подоконники, безвкусная мебель. Рядом со старинным туалетным столиком возвышалась стенка из эпохи шестидесятых. Посередине стоял шатающийся стол, который Малгося быстро прикрыла старой скатертью, На кухне громоздились грязные тарелки, на огромном допотопном топчане спал полинявший кот. При малейшем дуновении ветерка от штор непонятного цвета поднималась пыль.

На привыкшую к элегантности супругу Помяновича квартира произвела удручающее впечатление. Сам Помянович тоже помрачнел, сел за стол и уставился на скатерть. Здебского не беспокоило молчание гостей. Он открыл дверцу стенки и достал бутылку водки, а его супруга в то же мгновение внесла в комнату миску с сосисками в томатном соусе. Все это так поразило пани Помянович, что ей ужасно эахотелось чудом оказаться где-нибудь в другом месте, хоть на Северном полюсе.

Но чуда не произошло. Здебский налил водки в подозрительно большие рюмки и воскликнул:

— До дна, дорогие мои! За «Трансатлантик»!

И вдруг заместитель главного редактора национальной ежедневной газеты забыл о своем статусе и вновь почувствовал себя Юреком Помяновичем, молодым, бодрым и полным надежд. Он поднял рюмку, изо всех сил чокнулся с поэтом и радостно влил в себя содержимое. И поэт, и его супруга последовали примеру, только пани ведущая положила руку на налитую до краев рюмку и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Я за рулем.

Этого было достаточно, чтобы Здебский оставил ее в покое.

То был самый ужасный вечер за всю богатую впечатлениями жизнь Анны Помянович. Ее муж, которого она считала человеком солидным и культурным, ни с того ни с сего стал пить водку стаканами, брататься с какими-то подозрительными людьми и даже (так ей показалось) оказывать знаки внимания пани Здебской, которая была очень хороша собой, несмотря на скромную одежду и переполнявшую ее печаль. Около двух ночи заместитель главного редактора отворил окно и крикнул в темноту, окутавшую Сталевую улицу:

— Да здравствует поэзия!!!

Анна начала осматриваться в поисках места, куда могла бы спрятаться на случай скандала. Однако — чудо! — возглас редактора остался без эха. Это подзадорило Помяновича. Он изрядно высунулся из окна и хриплым тенорком затянул:

Испустив последнюю трель, заместитель главного редактора не выдержал, упал в объятия Здебского и разразился рыданиями. Его уложили на топчане рядом с котом и напоили крепким кофе, чтобы успокоился. Придя же наконец в себя, он потащил поэта в кухню и затеял важный разговор.

— Послушай, Юлек, — сказал он. — Я хочу тебе как-нибудь помочь. Ты ведь пропадаешь.

— Точно. Пропадаю, — признался Здебский.

— Приходи ко мне в газету. Официально я не смогу, официально мы с тобой не знакомы, но неофициально, может быть, что-нибудь получится.

— И что я там буду делать? — иронично усмехнулся Здебский. — Заведовать отделом культуры?

— Нет, ты сам знаешь, что это невозможно. Устроишься в отдел городских новостей.

— И что я должен буду делать?

— Ну, например, попадет кто-нибудь под трамвай, напишешь шесть строк. Убьют кого-нибудь — напишешь четверостишие. И так потихоньку у тебя наберется приличное количество стихотворений.

— Не сердись, Юрек, но мне это не очень интересно, — мягко ответил Здебский. — Но я ценю твое доброе ко мне отношение.

— Это же только для начала, Юлек. Потом мы тебя в другое место пристроим. Помнишь Юрчака? Он тебя всегда любил, а теперь он занимает очень высокий пост, очень. Постепенно убедим товарищей в том, что ты наш.

— Проблема в том, что я не ваш, — сказал Здебский.

— А чей же?

— Тех, других. А если серьезно, то я сам по себе. Помянович взял рюмку.

— Скажи мне одну вещь, — тихо сказал он. — Только честно. Как по-твоему: я порядочный человек?

— Ну… раз сидишь здесь… — сказал Здебский. — Это свидетельствует о том, что в тебе… осталась некоторая порядочность, только…

— Только что?

— Я бы так сказал: ты порядочный человек в неприличной ситуации.

— Это хорошо?

— Может, и хорошо, только кому, черт побери, нужна твоя порядочность?

Помянович задумался.

— Мы пойдем, Юлек, — наконец сказал он. — Ане завтра рано надо быть в студии.

Он встал и направился к двери.

Пять минут спустя чета Помяновичей осторожно спускалась по лестнице. Когда они оказались во дворе, заместитель главного редактора остановился.

— Там живет мой друг, — он указал на освещенное окно на третьем этаже. — Мой единственный друг.

— Люди так не живут, — сказала его жена. — Это не люди.

— А кто? — удивился Помянович.

— Никто.

Через мгновение красная «ауди» неслась по Сталевой улице в сторону центра.

В последующие дни и недели Помянович ждал Здебского, хотя и понимал, что Юлек не придет.

Через месяц он перестал ждать, но стал подумывать о том, что неплохо было бы навестить старого друга. Он чувствовал, что не сказал ему что-то важное. К сожалению, жена Помяновича твердо заявила, что ее теперь никакими коврижками не затащишь на Сталевую. Это немного охладило его пыл, но он привык в жизни доводить все дела до конца.

Он уже собирался пойти к другу, как вдруг заболел главный редактор газеты, и Помянович должен был исполнять его обязанности. Работы было невпроворот, какие уж там визиты.

Незаметно пролетело полгода. Помяновича это неприятно поразило. Немного глупо молчать полгода, а потом вдруг заявиться без повода. Раздумья на эту тему заняли у него еще три месяца, а потом и вовсе расхотелось идти к Здебскому. Так друзья расстались навсегда.

На протяжении последующих лет Помяновича преследовал странный рок. Он все время был заместителем и никак не мог стать главным редактором. Ему не раз обещали повышение, уверяли в поддержке, убеждали, что вот-вот, уже скоро — через месяц, полгода, но всегда случался какой-то непредсказуемый поворот, появлялось иное решение, возникала неожиданная директива сверху, назначался кто-нибудь со стороны, и Помянович оставался заместителем. Жена уговаривала его перестать со всеми раскланиваться, пойти в центральный комитет и стукнуть кулаком по столу. Помянович обещал стукнуть, еще как стукнуть, только надо было сначала поразмыслить, как бы это сделать, чтобы достичь цели, поскольку совершать такой поступок без достижения результата не имеет смысла. Жена ворчала, что он растяпа и болван, и будь он таким, как мужья ее подруг с телевидения, то давно бы уже являлся главным редактором. На что Помянович хлопал дверью, бежал в Лазенки, нервно шагал по аллеям и убеждал себя, что он должен наконец стукнуть кулаком, потому что не стукнет в такой ситуации только безумец.